Повести. Рассказы
Шрифт:
Заметив меня, дедушка Лю-и перестал грести и засмеялся:
— Гостя кормили? Это дело нужное… — Потом спросил: — Понравилось тебе вчера в театре, брат Синь?
— Понравилось, — ответил я, кивнув головой.
— А бобы вкусные?
— Очень. — Я снова кивнул.
Старик вдруг расчувствовался, подняв кверху большой палец, с довольным видом произнес:
— Вот уж верно! Человек ученый, да к тому же из большого города, знает толк в хороших вещах. Перед посевом я отбираю бобы по зернышку. А наши деревенские не отличают хорошего от плохого, вот и болтают, будто у меня бобы хуже, чем у других. Я сегодня же отнесу бобов твоей матушке. Пусть отведает!.. — И, взмахнув веслом, он отправился дальше.
Когда мать позвала меня ужинать, на столе стояла большая чашка вареных бобов — подарок дедушки Лю-и. Говорили, что он вовсю меня расхваливал.
— Годков немного, а знает вон сколько! Вырастет — непременно выдержит экзамены первым. Можно поручиться за твое счастье, тетушка, — говорил он моей матери.
Но бобы показались мне уже не такими вкусными, как вчера.
И правда, с тех пор я ни разу не
Октябрь 1922 г.
БЛУЖДАНИЯ
Цаньу [189] покинув при восходе солнца,
Я в час вечерний прилетел в Сюаньну. [190]
Я погостить хотел в краю священном,
Но солнце уходило на покой.
Бег солнца я велел Сихэ [191] замедлить
И не спешить в пещеру на ночлег.
Путь предо мной просторный и далекий,
Взлечу и вновь спущусь — к своей судьбе.
(Цюй Юань, «Лисао». Перевод А. Ахматовой)
189
Цаньу — название местности, где, согласно преданию, похоронен легендарный император Шунь.
190
Сюаньну — священная гора.
191
Сихэ — божество солнца, или возница солнца в китайской мифологии.
МОЛЕНИЕ О СЧАСТЬЕ [192]
В последние дни года по старому лунному календарю все было так, как обычно бывает в канун Нового года.
Не только на земле, но даже в небе чувствовалось приближение праздника. В пепельно-серых, тяжело нависших к вечеру облаках то и дело рассыпались огни фейерверка, и тут же раздавался оглушительный грохот. Это провожали Бога очага. [193] Грохот все приближался, воздух пропитался порохом, но разрывы не прекращались.
192
Моление о счастье — обряд, совершаемый в новогодний праздник, когда обращаются к богу богатства с просьбами ниспослать счастье семье.
193
В каждой китайской семье в ночь под Новый год по лунному календарю совершался обряд проводов Бога очага — покровителя семьи; предполагалось, что, задобренный жертвоприношениями и молитвами, бог очага в своем докладе верховному владыке небес представит семью, проводившую его должным образом, в наилучшем свете.
В ту ночь я как раз приехал в мой родной Лучжэнь. Своего дома к тому времени у нас уже не было, и пришлось остановиться у Лу Четвертого, моего родственника, которого мне, как младшему, полагалось величать дядей. Кстати, этот наш родственник еще во времена монархии был слушателем императорской школы и занимался неоконфуцианской философией. [194]
Он почти не изменился, только чуть-чуть постарел и даже еще не отпускал бороды. Мы поздоровались, поговорили о погоде, он заметил, что я «пополнел…», и тут же принялся ругать «новую партию». Я знал, что бранит он не меня, а Кан Ю-вэя, [195] однако разговор у нас не клеился, и вскоре он оставил меня одного в своем кабинете.
194
Слушатели императорской школы Гоцзыцзянь в Пекине, основанной в 1287 г., проходили курс подготовки к государственным экзаменам, изучая конфуцианский канон. Неоконфуцианство представляло собой идеалистическую школу в китайской философии, сложившуюся в X–XIII вв.; эта школа, испытавшая влияние даосизма и буддизма, развивала метафизику и этику древнего конфуцианства.
195
Кан Ю-вэй (1858–1927) — видный политический деятель, писатель и ученый, лидер реформаторского движения, сторонник конституционной монархии. В 1898 г. предпринял попытку осуществить в Китае серию социальных реформ, но успеха не имел. Сторонников Кан Ю-вэя герой рассказа именует «новой партией».
На следующий день я встал поздно и после обеда отправился с визитами. Третий день тоже прошел в визитах к родственникам и друзьям. Как и дядя, все они чуть-чуть постарели.
Повсюду шла предпраздничная суета, все готовились к Молению о счастье, знаменующему собой окончание года. В Лучжэне обряд этот отличался особой торжественностью: Богу счастья устраивали пышную встречу, приносили ему жертвы и молили ниспослать удачу в следующем году. В каждом доме резали кур, били гусей, запасались свининой. Женщины все это тщательно перемывали, и от воды руки у них становились красными по самые локти. И все же некоторые из них не снимали своих витых серебряных браслетов. Во всевозможные кушанья, и вареные, и приготовленные на пару, втыкали палочки для еды, что называлось — «церемонией счастья». На рассвете кушанья расставляли,
После полудня повалил снег и стало быстро темнеть. Крупные хлопья, величиной с цветок мэй, порхали в воздухе, застилая небо, и вскоре городок окутала непроглядная мгла. Когда я вошел в дядюшкин кабинет, черепица на крыше побелела от снега, в комнате стало светлее и на стене четко обозначился красный эстампаж с большим иероглифом «тоу», [196] начертанным еще Чэнь Туанем. [197] Рядом висел свиток [198] с надписью: «Постигнешь суть дела — успокоишь душу». Второй свиток, видимо, свалился со стены и теперь, свернувшись трубочкой, лежал на столе.
196
В Китае считается хорошим тоном украшать кабинет ученого эстампажами с надписей, сделанных знаменитыми каллиграфами прошлого и вырезанных затем на камне или металле. Красный цвет — цвет радости, а иероглиф «тоу» часто воспроизводится на таких эстампажах как общепринятое благопожелание.
197
Чэнь Туань (X в.) — известный ученый, комментатор канонических книг даосизма; за отшельнический образ жизни его называли «святым патриархом». По своим философским взглядам Чэнь Туань был ближайшим предшественником неоконфуцианской философской школы, поэтому не случайно, что герой рассказа, изучающий неоконфуцианство, украсил свой кабинет образцом каллиграфического искусства Чэнь Туаня.
198
Кабинет китайского ученого часто украшают свитки с параллельными надписями (афоризмы, строки из стихов знаменитых людей), выполненными прославленными каллиграфами.
Томясь от скуки, я перебрал стоику книг на столике у окна: несколько разрозненных томиков «Словаря Канси», [199] «Комментарии к „Записям современных мыслей“» [200] и «Замечания к „Четверокнижию“». [201]
Завтра во что бы то ни стало уеду, решил я, все еще находясь под впечатлением вчерашней встречи с тетушкой Сян-линь. Я увидел ее на берегу реки, возвращаясь от приятеля из восточной части городка, и по ее пристальному взгляду сразу понял, что она направляется ко мне. В отличие от остальных, она сильно изменилась. Пять лет назад она только начинала седеть, а сейчас стала белой как лунь. Кто бы мог подумать, что ей всего сорок? На ее изможденном лице с землистым оттенком не было даже скорби, как прежде. Оно казалось вырезанным из дерева. Только глаза говорили, что это живой человек. Бамбуковая корзинка с пустой расколотой чашей в одной руке и длинный бамбуковый посох, расщепленный внизу, в другой, не оставляли сомнений в том, что она стала нищенкой.
199
«Словарь Канси» («Канси цзыдянь») — полный иероглифический словарь, составленный по указу императора Канси (правил в 1662–1722 гг.) и изданный в 1716 г.
200
«Комментарии к „Записям современных мыслей“» («Цзинь-сылу цзичжу»). — Под таким названием в XVIII в. были изданы две книги — комментарии Цзян Юна (1681–1762) и Мао Син-лая к «Записям современных мыслей», составленным в 1175 г. знаменитыми учеными и литераторами Чжу Си (1130–1200) и Люй Цзу-цянем (1137–1181). «Записи современных мыслей» представляли собой своего рода начальную хрестоматию для изучающих неоконфуцианскую философию и включали 622 афоризма философов-неоконфуцианцев Чжоу Дунь-и (1017–1073), Чжан Цзая (1020–1077), Чэн Хао (1032–1085) и Чэн И (1033–1107).
201
«Замечания к „Четверокнижию“» — сочинение комментатора Ло Пэя (XVIII в.). «Четверокнижие» («Сышу») — четыре книги конфуцианского канона: «Луньюй» («Беседы и суждения»), «Дасюэ» («Великое учение»). «Чжун юн» («О середине») и «Мэн-цзы» («Книга мудреца Мэн-цзы»).
Я остановился, подумав, что она попросит у меня денег, но она только спросила:
— Приехал?
— Приехал.
— Вот и хорошо. Ты ведь грамотный, да к тому же поездил, многое повидал. Мне хотелось спросить тебя кое о чем… — В ее угасших глазах вдруг появился блеск.
Я стоял изумленный. Таких слов я от нее совсем не ожидал.
— Вот о чем, — она подошла совсем близко и шепотом, будто это было тайной, спросила: — А остается после смерти душа? — Ее глаза меня буквально сверлили.
Я вздрогнул, по спине побежали мурашки. Я растерялся больше, чем, бывало, в школе, когда учитель, вдруг оказавшись рядом, вызывал меня, не подготовившего урок. Есть ли у человека душа? Над этим я никогда не задумывался. Что же ответить?
Находясь в затруднительном положении, я подумал, что здешние жители все еще верят в души предков. Так неужто у нее возникли сомнения? Или, быть может, надежда? Но какая, на что? На бессмертие души или же на то, что душа смертна?.. Стоит ли усугублять страдания человека, которому не так уж долго осталось жить. Скажу ей, пожалуй, что душа остается.