Повести. Рассказы
Шрифт:
В Лучжэне всегда отмечают Новый год, и подготовка к празднику начинается уже после двадцатого числа последней луны. На этот раз в дом дядюшки наняли поденщика, но он не сумел со всем справиться, и в помощь ему позвали старуху Лю. Однако резать кур и гусей она отказалась, потому что верила в Будду, постилась и не могла убивать живые существа. Сян-линь поддерживала огонь в печи и от нечего делать смотрела, как старуха моет жертвенные сосуды. Это было единственное, что та согласилась делать. Пошел снег.
— Ах! Глупая я стала, совсем глупая… — с тяжелым вздохом поглядев на небо, забормотала Сян-линь.
— Опять ты за свое? — старуха Лю с досадой поглядела на Сян-линь. — Скажи
— У-гу.
— Так как же ты, в конце концов, уступила, а?
— Я?!
— Ты, конечно. Самой, наверно, захотелось, не иначе…
— О!.. Не знаешь ты, какой он был сильный.
— Ни за что не поверю. Чтобы ты да с твоей силищей его не одолела. Уж конечно, сама согласилась, а потом на него все свалила.
— Эх ты!.. Сама бы попробовала, — усмехнулась Сян-линь.
Старуха Лю тоже улыбнулась, и лицо ее еще больше сморщилось, совсем как грецкий орех. Своими выцветшими глазками она впилась в шрам Сян-линь, а потом посмотрела ей прямо в глаза. Сян-линь стало не по себе, улыбка исчезла с ее лица, и она стала смотреть на падающий снег.
— А ведь ты просчиталась, — злорадствовала старуха. — Стукнулась бы еще разок, да посильнее, чтобы живой не остаться, и ладно. А теперь что? Приняла на себя такой страшный грех, а со вторым мужем прожила чуть больше года. Сама подумай! Попадешь в ад, кому достанешься? Ведь за тебя станут драться души твоих мужей! Придется Владыке ада распилить тебя пополам и дать каждому по половинке. Вот уж воистину…
Ужас охватил Сян-линь, такого ей еще не доводилось слышать в ее горной деревушке.
— Надо бы тебе заранее об искуплении позаботиться, денег пожертвовать на доску для порога в храме Бога земли. Эта доска будет как бы твоим телом. Истопчут ее тысячи, десятки тысяч ног, ты и спасешься от адских мук.
Сян-линь хоть и промолчала, но на другой день от переживаний под глазами у нее появились черные круги. После завтрака она отправилась на западный конец городка, в храм Бога земли. Сян-линь долго плакала, прежде чем хранитель кумирни согласился на ее просьбу и установил размер пожертвования на доску для порога — двенадцать тысяч больших медяков.
Сян-линь давно перестала рассказывать о своем сыночке — ее история уже всем надоела. Но после того, как прошел слух о ее разговоре со старухой Лю, все снова стали проявлять к ней интерес — вернее, к ее шраму.
— Скажи, Сян-линь, как же ты, в конце концов, согласилась? — начинал кто-нибудь.
— Только напрасно разбила голову, вот досада! — подхватывал другой, разглядывая шрам.
По улыбкам и по тону, которым с ней разговаривали, Линь понимала, что над ней смеются, но молчала. Посмотрит на обидчика — и ничего не скажет. А потом и смотреть перестала. Стиснув зубы, ходила она по улицам с меткой позора на лбу, дома молча мыла полы, чистила овощи, мыла рис. А к концу года, получив из рук госпожи все заработанные деньги, выменяла медяки на двенадцать серебряных юаней и попросила разрешения отлучиться, сходить на западный конец городка. Вернулась она еще до обеда, умиротворенная, радостная, и, блестя глазами, сообщила хозяйке, что пожертвовала деньги на доску для порога в храме.
Во время жертвоприношения предкам в день зимнего солнцестояния Сян-линь трудилась с удвоенной энергией. Увидев, что хозяйка, приготовив все жертвенные дары, вместе с сыном переставляет стол на середину зала, она спокойно направилась за чарками и палочками.
— Не прикасайся, Сян-линь! — крикнула тетушка.
Линь отдернула руки, будто обожглась, и как-то сразу почернела вся. За подсвечниками она не пошла и стояла растерянная, пока
— Что это творится с Сян-линь? — нарочно при ней замечала тетушка. — Лучше бы ее не нанимать.
Но это не помогало. Нечего было и думать, что к Линь вернется былое проворство. Тогда решили отправить ее к старухе Вэй, но, пока я жил в Лучжэне, все оставалось по-прежнему. Потом ее как будто все же спровадили. Но когда именно Сян-линь превратилась в нищенку, — сразу ли после ухода от дядюшки или после переезда к старухе Вэй, — я не знал.
Оглушительный треск фейерверка, взвившегося над самым домом, заставил меня очнуться. Я увидел, что светильник угасает — пламя стало крохотным, как горошина. Вслед за фейерверком послышались взрывы хлопушек — в доме дядюшки началось «моление о счастье», и я понял, что наступило утро.
Еще не придя в себя окончательно, я невольно прислушался к треску и грохоту, непрерывно доносившимся издалека, и мне показалось, будто этот грохот, слившись с тяжелыми облаками и порхавшими в воздухе снежными хлопьями, окутал весь городок и меня самого. Я почувствовал некоторое облегчение. Моление о счастье рассеяло тревоги и сомнения, мучившие меня накануне, и мне показалось, будто там, в вышине, шатаются толпы захмелевших богов и мудрецов и Неба и Земли, насладившихся жертвенными яствами, вином и ароматными куреньями и готовых одарить жителей Лучжэня беспредельным счастьем.
Февраль 1924 г.
Тетушка Сян-линь («Моление о счастье»)
Гу Юань
В КАБАЧКЕ
Проездом с севера на юго-восток я завернул в родные места, а затем в город S., [204] где когда-то целый год преподавал в школе. [205] От моей деревни до городка всего тридцать ли, меньше чем полдня пути на небольшой лодке.
204
Имеется в виду Шаосин, родной город Лу Синя.
205
Лу Синь преподавал в шаосинской средней школе с сентября 1910 г. до лета 1911 г.
Дело было зимой. Недавно прошел снег, и все кругом будто застыло от холода. Охваченный какой-то беспечностью и вдруг нахлынувшими воспоминаниями, я решил остановиться на несколько дней в гостинице «Лосы», которой здесь раньше не было. Городок был небольшой, и я сразу отправился на поиски своих прежних коллег, с которыми рассчитывал встретиться. Но никого не застал: все разъехались. Школа, мимо ворот которой я прошел, показалась мне какой-то чужой — переменились и ее внешний вид, и название. Словом, не прошло и двух часов, как настроение у меня испортилось и я пожалел, что, движимый любопытством, пришел сюда.