Повести
Шрифт:
Плыть в такую непогодь бессмысленно. Ветер встречный, и резиновую лодку будет парусить, прижимать к берегу.
Николай собрался уходить. Необходимо предупредить о болезни Степана на базе, вызвать санитарный вертолёт, отогнать оленей. Больной уже не мог сидеть верхом, падал.
Виктор решил, вместе с ним, отправиться в резиновой лодке. Написав письмо начальнику партии и скопировав маршрут, он передал всё это Николаю и пожал руку.
— Танкетку пусть для контроля пришлют вдоль берега. Вдруг где перехватит льдом и не сможем плыть. Если всё нормально, доберёмся до Торго вперёд тебя. Давай трогай! Не вздумай охотиться по пути, примы тебя долго не будет, набью морду, раз слов не понимаешь.
— Не шути так, помрачнел эвенк, медведь не раз хотел меня ударить, никогда не успел. Пьяному не скажи, застрелю. Я не олень, не дам за спину сесть.
Отворачиваясь от ветра, торопливо пошла связка за проводником. Пурга, убежав вперёд, вернулась к Перекату.
Покачивая хвостами, они обнюхали друг другу морды. Николай крикну издали, и белый ком растаял за перевалившими кручу оленями, собака уже привыкла охотиться с заполошным эвенком, Перекат, провожая взглядом уходящих, тоскливо поскуливал, перебирал лапами.
Виктор натаскал сухого топляка из залома, заготовил дрова на ночь. Пролез в заметённую снегом палатку, укутал Стёпку, растопил пожарче печку, плотно застегнул вход. Уснул на спальном мешке не раздеваясь.
Проснулся поздно ночью, нашарил спички зажег свечу. Степан не спал. Глаза его лихорадочно блестели в тусклом свете, губы обметала простуда. Не прогорела, со всех щелей полз холод.
Нащепав лучины, Виктор поджёг её и положил на тёплую золу, осторожно придавил сверху тонкими палочками. Сухие дрова взялись разом, пыхнули дымным смольём.
Высунув руку за полог, Виктор загреб котелком снег и поставил его на печку. Снег зашипел, оседая, заклубился паром, просыпанный на горячую жесть.
— Утром тронемся, держись… Буду грести против ветра.
— Пропаду я, Виктор Иванович. Совсем плохо. Печёт. Голова кружится. Не доплыву.
— Ты это брось! Чтобы больше не слышал. Я не в такие переделки попадал. А вот живой! На ноге двух пальцев нет, отрезали, обморозил в наледи.
Сплавлялся пять лет назад с таким же, как у тебя, воспалением лёгких почти две недели… Думал, хана! Тонули два раза. А на мне спасательный жилет был верёвкой к лодке привязан.
Выуживали, откачивали, сушили и опять плыли. Оклемался. А у тебя ерунда! Два укола, и здоров.
— Скорее бы домой. Помирать легче…
— Опять ты за своё. Ну, а как я перед твоим отцом явлюсь, если что случится? Что я ему скажу? Я перед ним и так в долгу неоплатном за те два сезона, когда он у нас был оленеводом.
— Знаете, почему он сестру бережёт? Хочет за вас её выдать. Она ведь, последний год с вами там была, потом сказала: "Вырасту и за Козьмина замуж пойду, без бабы он пропадёт в тайге, детей ему нарожаю больших и сильных, как сохатый".
— Так она же, совсем девчонка! В какой класс ходит?
— В десятый пошла. Наши девки быстро спеют…
— Ну, ты, брат, даёшь! А ведь, она правда хорошая, подумаю, пусть институт кончает, подожду.
— Ничего, старик терпеливый, сосватает. А она на наших парней не смотрит, всё с фоткой носится, где вы втроём на скалах.
— Да-да, помню. Студент нас тогда щёлкнул. Ну, задал ты мне задачку! А сам помирать собрался. Нет уж! Давай выцарапывайся, будешь сестру выдавать. Да-а, Степка, везёт же мне на школьниц…
— Невеста была в школе?
— Хуже. Потом расскажу.
Виктор отвернулся лицом к брезенту и притих, полоснуло по живому давней и незаживающей болью.
…Как давно всё это было и как недавно!
Летняя производственная практика после третьего курса; небольшая, окружённая лесами деревенька на Смоленщине. Съёмочная партия квартировала в полупустом доме председателя сельсовета.
Возвращались из маршрутов грязные, обросшие и загоревшие. Виктор в сапогах и широкополой шляпе походил на заправского ковбоя и Машка, молодая кобыла, словно знала про это. Выгибала лебедушкой шею, гарцевала под ним по заросшей травой деревенской улице.
Вернувшись из леса, мылись в бане, потом шумной ватагой шли в рубленый клуб на танцы и в кино.
Однажды Виктор ушёл с начала старой кинокартины, которую не раз видел. Дома собрался лечь спать. Скрипнула дверь, вошла дочь председателя Тома, поставила кринку парного молока на стол и присела на краешек табуретки.
— Здравствуйте!
— Привет, конопатая…
Виктор лежал на койке в спортивном костюме, читал книгу.
— Интересная книжка-то?
— Ага, про войну. Стреляют, тебе она не понравится, вам про любовь подавай, чтобы слезу пустить.
— А вы стихи любите?
Виктор оторвался от чтения, посмотрел на девушку.
— Ну, люблю. Есенина, Фёдорова, Рубцова.
— И я люблю, особенно Друнину. А у вас нет?
— Чего нет?
— Ну, стихов?
— Нет, не вожу. Дома есть.
— А где дом? Далеко?
— Ага, на южном побережье.
— А какого моря?
— Чукотского.
— Вы серьёзно?
— Да нет, пошутил. Учусь в Новочеркасске, под Ростовом.
— Жулик, значит?
— Это почему жулик?
Виктор заинтересовался, сел на койку и отложил книгу.
— Говорят про Ростов и Одессу, что там — одни жулики.
— Бывают, но не все же поголовно. Тогда же им безработица будет. Настоящие жулики вымерли, как мамонты. Ты, в каком классе учишься?
— В десятый перешла.
— А потом?
— Не знаю ещё, попробую в пединститут.
Виктор смотрел на Томку и улыбался.
— А тебе никто не говорил, что ты красивая?
— А тебе никто не говорил?
— Что, издеваешься? Нашла красавца! Меня, вместо пугала, можно ставить, даже Машка иной раз боится. А тебе конопины здорово идут.