Повести
Шрифт:
У ног его свились клубками две собаки, рядом шалаш, чайник над костром, выцветшие от времени сопки, белая неизвестная река. Где это было? Когда? На какой земле?
Оставшись один у могилки, прибил Виктор на пирамидке, по старому обычаю, два геологических молотка накрест, свой и Авдеича…
4
Проснувшись рано утром и расчехлив лодку, Козьмин увидел, что тонкий и острый сук, во время маршрута, вспорол одну из её секций. Пришлось клеить, благо, хоть аптечка входит в комплект.
Накачанная трёхсотка расправилась на снегу, перекрещённая дюралевыми веслами. Пока провозился с ней, солнце свалилось к закату, и плыть уже поздно.
На следующее утро встал затемно. Выполз из палатки. Ветер стих, тронутое рассветом небо мохнатилось бледными звёздами. Мороз потрескивал, пощёлкивал лиственницами над обрывом.
Тёмная и тугая струя реки безудержно неслась навстречу, зиме к океану. Вода, стала на вид вязкая и густая, как кровь. От неё исходил пар и запах сырости.
Сварил завтрак и покормил больного. Наспех доев сам, погрузил в лодку скромные пожитки. Степан, еле забравшись в лодку, совсем ослаб. Оттолкнувшись от берега, Виктор прорубил коридор в припае и выгреб на струю.
Лодку крутануло течением, закачало и понесло вниз. Хрустит шуга и позванивает на лопастях вёсел, изредка чирикают по бортам маленькие льдинки, от воды несёт стылостью.
Козьмин прошёл хорошую школу сплава по таёжным рекам, любил эту нелёгкую и опасную забаву. В сплаве каждый может проверить себя, проходя гремящие и беснующиеся перекаты, правя лодку мимо обрамленных пеной и стремниной валунов.
Напряжение сменяется расслабленностью на тихих плёсах, потом, всё громче и громче, всё неотвратимее наплывает грохот следующего переката, пока ещё невидимого и незнакомого, тревога захватывает, руки и спина напрягаются, а глаза лихорадочно ищут просвет между камней — ревунов.
Сколько безымянных могил по крупным и малым рекам, сколько перетоплено добра и ружей! А всё одно любо человеку поиграть со смертью, и неистребим в нем азарт схватки со стихией.
Солнце поднялось высоко, горит и плещет зайчиками на мокрой резине лодки, слабым теплом трогает лица.
— Ну, что приуныл, Стёпка? Выберемся, не впервой. В больничке поваляешься, отдохнёшь!
— Устал я, Виктор Иванович, давай затаборимся?
— Рано, рано, братка. А ну, мороз ночью перехватит реку! И будем тут кукарекать. Куда я с тобой? Держись уж до вечера.
Степан вяло опустил руку за борт, зачерпнул воды и жадно припал к ней спёкшимися губами.
— Ты воду-то поосторожнее хлебай, совсем остынешь. Давай уж пристанем, чайку заварим. Часов пять проплыли, неплохо идем.
Выправил к косе, перелез через борт на мель и вытащил лодку с больным на камни.
Подбежал Перекат, взмокший от усталости, с отвисшим языком. Упал в снег и хватанул его жаркой красной пастью. Виктор достал чайник, набрал в реке воды. Срубил ножом молодую лиственницу, очистил сучья.
Сунул её толстым концом под корягу, подложил снизу камень и разгрёб снег для кострища, Натаскал сухих дров. Подвесил на листвяночку чайник, разжёг под ним костёр.
Вдруг заметил, что Перекат поднял уши и насторожился, Виктор оглянулся — совсем близко увидел в тальниках выводок белых куропаток. Они ещё полностью не вылиняли, на спинах и шеях торчат серые перья. Сходил за карабином, отвязал его от лодки, вернулся и прицелился.
Три раза подряд гукнули выстрелы, и куропатки распустили крылья по снегу. Остальные поднялись и пропали в кустарнике под сопкой. Степан приподнялся на локтях.
— Оленя стрелял?
— Да нет, тут уж де до жиру, быть бы живу… Но мясо есть. — Притащил за крылья добычу к костру.
— Куропашей стрелять — детская забава, — заметил больной, разглядывая дичь, — петлями ловить лучше.
— Некогда нам петлями заниматься. Смотри, что пуля творит, наизнанку птаху вывернула.
— Обмой, съедим, молодой куропаш вкусный.
— Степка, ты почему школу бросил?
— Ай, надоело! Отдохнуть малость надо. Отец писать не умеет, семьдесят лет прожил. Оленей и так пасти некому, не всем же быть учёными.
— Ты эту философию брось и на старика не смотри, другое время было. Сам думай. А тайга, она никуда от тебя не денется. Прилетим на днях в посёлок, книжек тебе притащу в больницу, будешь заниматься в заочной школе. Ясно? Мне вот пятнадцать лет пришлось учиться, а сейчас чую, что знаний-то маловато, думаю продолжать заочно. А ты ишь, сачок, отдыхать вздумал.
Степан хлебанул горячего чая и отмахнулся вялой рукой. Закашлялся, выронил кружку, сипло и трудно задышал.
— Отец пугал, что в посёлке пропаду от водки и девчат. А здесь? Тут быстрее ноги протянешь.
— Вот и учись поэтому, чтобы не загибаться всю жизнь по тайге и палаткам.
— Ты выучился и сам не вылазишь из неё.
— Беречься надо. Суворовский наказ помнить: "Держи ноги в тепле, голову в холоде, а живот в голоде". — Налил ещё чаю и подал больному. — Пей, да поплыли, надо спешить.
Собрались и отчалили. Река подхватила и опять поволокла лодку между засыпанных снегом диких берегов. Тихие плёсы затянуло льдом, и только на струе змеится протока чистой воды.
Река петляет от одной сопки к другой, мечется, бьётся о прижимы и крутые берега, словно ища защиты и спасенья от ледяного плена.
Виктор оглох от грома перекатов, руки ломит, красные от холода пальцы плохо повинуются. Чем дальше, тем труднее продвигаться. Перекаты забило шугай, они стали труднопроходимы и очень опасны. Степан с трудом переносит дорогу.
Приходится на руках таскать его из лодки на берег в обход наиболее опасных мест, переносить лодку и всё имущество, опять грузиться, чтобы проплыть совсем малый отрезок пути.
Виктора шатает от усталости, одежда насквозь промокла, и её легко прожигает сквозной северный ветерок.