Повести
Шрифт:
— Медведь это, Фомич! Любопытные они, к ночевью часто подходят. По первому снегу я один раз у реки спал, так он метра, три не дошел к костру, все истоптал. У меня жаканы в стволах, не бойся, обороню.
— Окстись! — прошипел дед. — Какой медведь? Окстись! Вон гляди, ходют-ходют. Вон они! Вона… Господи? Как же это?! — старик быстро перекрестился.
Семёна взяла оторопь, что Фомич спятил. Сумасшедший взгляд его метался по сторонам, седые волосы растрепались, и мелкой дрожью плясали губы.
А потом уронил дед голову на подстилку из лапника и захрапел. Что ему виделось, было бы интересно знать. Дёргался, стонал, невнятно бормотал и сучил ногами.
Семён заварил свежий чай, долго сидел у огня, правя дрова. Дождь перестал сыпать. Вывернулась из кустов мокрая Арго и легла рядом. От её шерсти, нагретой жаром костра, повалил густой пар, остро пахнуло псиной.
Семён разулся, просушил отсыревшие портянки, сапоги, размеренно потянувшись, пристроился рядом со спящим. Прикрыл глаза.
Только он задремал, и они пришли. Семеро. Устало и молча расселись на заготовленном сушняке. Арго ухом не повела, открыла глаза и опять закрыла, будто знала их всю жизнь…
С разномастными бородами, одетые в чистые косоворотки и плетёные лапти, подпоясанные ремешками. Старшинка Платонов выделялся статью и степенностью.
Второй — лысый с рыжей бородой, третий прихрамывал, подходя к огню. Четверо — без особых примет.
— Вот, братцы, явился Кондрашка попроведать нас. Вона храпит, как худая гармонь, — низким голосом завёл разговор Фёдор, — постарел. А мы такими и осталися. В амуницию чёрную одетый, небось служит гдей-то? У горных инженеров форма такая полагалася.
— А энтот, молодой? За нашим золотом наведался? В пай Кондрат ево кликнул али как? — обернулся к Платонову лысый.
— Кто их знает, неведомо мне, — махнул тот с колен тяжёлыми ладонями, как крыльями.
Ковалёв открыл глаза и неотрывно смотрел на сидящих. Не мог шевельнуться, сам себе внушал, что это сон, сон, а не мог проснуться с испуга. Блики огня играли на угрюмых ликах, на крепких руках и одежде.
Сидели они, вольно раскинувшись, словно отдыхали после тяжёлой дороги. И наносило дымом от костра, и тайга пахла, омытая дождём, а запах ведь не снится?
Всё же, пересилил оцепенение и поднялся. Налил кружку чая, вскинул глаза, думал, исчезло видение! Ан нет… Испытующе и молча смотрели через огонь на него семеро.
— Здорово, артельщики, — хрипло выдавил, отирая со щеки слезу от дыма и замирая от страха.
— За наше здоровье не боись. Зовут-то как, — откликнулся Платонов.
— Семёном зовут.
— Тогда здорово, коль не шутишь.
— Есть будете?
— Не потребляем ничё… Кондрашка тебе про нас сказывал?
— Сказывал, но увидеть вас не ожидал. Сон это?
— По золоту робишь?
— Стараюсь, как и вы. Участок за той сопкой, на Орондоките.
— Гутарил вам, — обернулся Фёдор к сидящим, — есть золото по Летнему ключу, да слиянье с Орондокитом! Видите, нашли… А вы мне не верили. Там рудная жила должна быть непременно, разлом сопок кажет на иё. Хорошее золото берете?
— Неплохое…
— Самородки есть?
— Чем дальше вверх идем, тем больше, по кружке на съёмке набегает. Правда, небольшие, по двадцать, пятьдесят граммов.
— Богатое золото… Заелись вы, от жира беситесь. Самому бы взять на лоток, руки чешутся.
— Вскрыша большая, до песков.
— От слияния струя повернет на Летний ключ. В Орондокит не суйтесь, нет там ничего, зря время убьёте.
— Я знаю, по данным разведки пусто. Струя выноса в Летний сворачивает. А вы откуда знаете? Ведь разведка в пятидесятые годы велась?
— Как не ведать? По месту видать, где таится оно. Я там всё пролез, шурфики бил — дудочки да плывуны задавили, не добил до песков. А когда иссякнет золотьё — оно недалече потянется, лезьте в сопку по левому борту. Там — жила, оттудова вынос шёл. Если подфартит и откроете иё, лопатой будете гресть, в коричневом и зелёном камне оно, не в кварце ищите… В камне! В камне.
— Откуда ты знаешь всё это?
— С малолетства, от батяни знаю, он тоже старателем промышлял, меня и приспособил к делу. Старшинка у вас кто? Из старых, могёт, знаем?
— Да нет, вряд ли… По фамилии Петров, Влас Николаевич.
— Неужто Власька! — сиповато заговорил хромой. — Знаю такова, мальчонкой на прииске под ногами крутился. Ушлый малый, только и гляди за ним, помогает прибраться, а сам в ведро песков нагребет и ходу, пострел… Отца ево помню, Николку Петрова. По ево имени ещё ключ прозвали — Николкин ключ. Хорошие пески он нащупал там. Неужто и счас стараются?
— Стараются.
— А народу сколь?
— Во всей артели несколько сотен.
— Большая артелька! А берёте шахтами иль как?
— Открытым способом, всю долину до песков машинами вскрываем. Потом уж моем. Землесосами, вроде маленьких драг.
— Ишь ты-ы-ы!
Семён достал налил чаю в кружку.
— Будете?
— Сказано, мирское не потребляем, — отказал Фёдор.
— Я попью, чтобы не рехнуться и не убежать.
— Пей, — смилостивился Платонов, — да слухай, нам много надо у тебя расспросить. Как живёте опосля нас, чё могёте, как стараетесь жить? Любопытно знать.
Ковалёв доел консервы и остатки отдал Арго.
— Живём нормально, работаем, хлеб жуем, почти сорок лет без войны.
— А чё, была война? — удивился Платонов. — Хто же на Рассею попёрся?
— Фашисты.
— Не слыхали про такой народ.
— Германия.
— Опять германцы? Так бы и сказал. Раз тут сидишь и с нами гутаришь по-русски, знать, побили их наши?
— Победили. Двадцать миллионов полегло наших земляков.
Лысый бородач встрепенулся:
— В каком году война открылась? У меня трое сыновей-погодков, с двадцать первого по двадцать четвертый год народились. Попали?