Повести
Шрифт:
Ганночка, мать эсэсовца, сидела рядом со своим Якубом, сложив руки с видом святой невинности.
— Напрасно ты, Ленечка, зря поклеп возводишь. Сучок в глазу ближнего видишь, а в своем и бревна не замечаешь. Мы никогда против никакой власти не шли: святой апостол Павел сказал, что всякая власть от бога есть. То же самое, Ленечка, и колхоз — послал нам господь испытание, даст силы и перенести его.
— А, что, нарвался? — злорадно выкрикнула Тарадра. — Уже и на бога руку поднимаешь! Отсохнет!
— Да-а,
Тогда совершилось еще одно чудо: «святая Ганночка» спустилась с небес на землю.
— Видел ты его?! — кричала она, вскочив с места. — Чего ты цепляешься к невинной душе, чтоб тебя на кол нацепило, чтоб… Я свои глазыньки по нем выплакала, хомут ты несчастный! Господи, господи! Один ты, создатель, все видишь!
— Тоже слезу проливает, полицейская шкура!
Это сказал мой зять.
— Правильно, Миша, — поднял руку Шарейка. — Знаем мы, какая власть была для них от бога! Еще только Бобручихи не хватает для полного комплекта. Молится дома — беды у бога на нашу голову просит. Правду я, Миша, говорю?
Михась подозрительно глянул на Шарейку.
— А ты меня, пожалуйста, — сказал он, — сделай милость, в эту компанию не мешай. Я кровь проливал за советскую власть.
— Браток, Михась, — удивился Шарейка. — Да кто ж тебя, Миша, станет с ними мешать, что ты выдумал? Я — да тебя?..
Тут я не сдержался:
— Михась, а ты сегодня заявление напишешь? Пойдешь вместе с нами в колхоз?
Михась еще подозрительнее глянул в мою сторону.
— Ты, шурин, — сказал он, — делаешь свое дело, ну и делай. А у меня своя голова на плечах. Кто хочет идти, пускай идет, а я живу за рекой…
Народ захохотал. В общем веселом шуме слышались голоса:
— Мостик, мостик ему проложите! Паром! За границей живет человек!
Валя смеялась вместе со всеми. И правда же, глупость отколол! Сказал бы еще о том, что инвалид, а то: «живу за рекой»! Она смеялась, а Михась посмотрел на нее, отвернулся и не произнес больше ни слова.
Шарейка еще раз спросил:
— Кто хочет сказать, товарищи? Никто не хочет?
Тогда встала старая Зозулиха.
— Почему, Левонка, никто? Сказала бы и я, да не выйдет у меня так складно.
— Как, тетка, скажете, так и будет хорошо. Говорите!
— А что тут много говорить? Бывало, человек — к примеру, мой покойник Макар или я сама — жил и на солнце взглянуть боялся. А теперь вон у меня весь двор бревнами завален. В новой хате буду жить. А через кого? Через нашу власть, через добрых людей. И чтоб я тут еще раздумывала!.. Володька, иди-ка, внучек, сюда!
Она сказала это, обращаясь в тот конец, где на передних лавках сидела молодежь,
— А зачем туда? — спросил он, вставая. — Вы сюда идите. Здесь и бумага и стол.
— А ведь и правда, внучек, правда! — заторопилась старуха, пробираясь между лавками.
Клуб загудел.
— Здорово, а? — чуть не кричал мне в ухо Воробей.
Заболотье писало заявления в колхоз.
Не успел Володька присесть к столу, как встал со своего места и подошел к нему Синица, за ним Семениха, Чижик…
— Дядечка! — засмеялся Володька. — Так я ж тут с вами один пропаду!
Старик Ячный, сидевший за столом президиума с туго обмотанной платком шеей, сказал или, вернее, просипел:
— Тавай, прат, я помоху, что ли?.. Хорло у меня сехотня схватило — хоть пери та плачь!..
Он сошел со сцены к столу, где примостился Володька, молча надел очки, взял второе перо и, поглядев на выстроившуюся очередь, поманил пальцем Чижика:
— Ити, прат, Смитрок, сюта.
— Глянь, святая шатия пошла! — толкнул меня Кастусь.
И верно: к очереди, собравшейся возле стола, присоединился молчаливый Якуб Носик, а перед ним стоял наш католик Шпек.
— Еще одного не хватает для ансамбля, — засмеялся Кастусь. — Сейчас Бобрук сунется… А что, не говорил?
Старый кулак, мрачно сидевший где-то позади, за спинами всего «вражьего стана», поднялся и, держа в правой руке свою лохматую овчинную шапку, тяжело ссутулившись, направился к столу.
— Погоди, пусть подойдет к твоему отцу, — сказал я Кастусю. — Будет маленький спектакль.
Но спектакль не состоялся: Бобрук подошел к Володьке. Комсомолец поднял голову, взглянул на очередного «просителя» и, узнав в нем Бобрука, растерянно посмотрел на президиум.
— Поздно, дядька, собрался идти с народом, — сказал со сцены Кастусь. — Не пиши ему, Володька, заявления. Не примем мы его в колхоз.
Старик, не поднимая глаз, помолчал.
— Ну что ж, — сказал он глухо. — И на том спасибо.
И так же, как подошел, держа лохматую шапку в руке, двинулся обратно, к выходу.
8
В клубе танцы. И потому мы, правление и гости из района, собрались у Ячного.
— Нынче летом, товарищи, — говорит Воробей, — широко размахнуться, к сожалению, не удастся. Начнем как следует только с осени, когда собран будет урожай. Сейчас ведь и трактора негде выпустить, как у людей. До осени хочешь не хочешь, а полосы придется терпеть. Единоличника ведь не попросишь с колхозного массива — будет свою рожь жать, а рядом земелька колхозная, колхозный ячмень, колхозная картошка…