Повести
Шрифт:
Острота опасности пришла в следующую секунду: сквозь обволакивающую пепельную мглу в затемненных низинах внезапно глухо накатило дрожащим низким гулом, вибрацией множества моторов, и яснее выступили очертания этих квадратов, этой огромной, плотно слитой тени, соединенной в косо вытянутый треугольник, основание которого уходило за станицу, за гребень высоты.
Кузнецов увидел, как тяжко и тупо покачивались передние машины, как лохматые вихри снега стремительно обматывались, крутились вокруг гусениц боковых машин, выбрасывающих искры из выхлопных
– К орудиям!
– крикнул Кузнецов тем голосом отчаянно звенящей команды, который ему самому показался непреклонно страшным, чужим, неумолимым для себя и других.
– К бою!..
Везде из ровиков вынырнули, зашевелились над брустверами головы. Выхватывая панораму из-за пазухи, первым выкарабкался на огневую позицию младший сержант Чубариков; длинная шея вытянута, выпуклые глаза с опасением оглядывали небо за рекой, где оставшиеся «юнкерсы» еще обстреливали из пулеметов тыловые дороги в степи.
– К бою!..
И, выталкиваемые этой командой из ровиков, стали бросаться к орудиям солдаты, механически срывали чехлы с казенников, раскрывали в нишах ящики со снарядами; спотыкаясь о комья земли, заброшенные на огневые бомбежкой, тащили ящики поближе к раздвинутым станинам.
Младший сержант Чубариков, сдернув рукавицы, быстрыми пальцами вставлял в гнездо панораму, торопя взглядом возившийся со снарядами расчет, и старательно-торопливо начал протирать наводчик Евстигнеев резиновый наглазник прицела, хотя в этом сейчас никакой не было надобности.
– Товарищ лейтенант, фугасные готовить?
– крикнул кто-то из ниши запыхавшимся голосом.
– Пригодятся? А? Фугасные?
– Быстрей, быстрей!
– торопил Кузнецов, незаметно для себя ударяя перчаткой о перчатку так, что больно было ладоням.
– Отставить фугасные! Готовить бронебойные! Только бронебойные!..
И тут краем зрения поймал две головы, надоедливым препятствием торчавшие из ровика. Это ездовые Сергуненков и Рубин стояли в рост, не вылезая, смотрели на расчет: Сергуненков - с нерешительностью, облачко рвущегося дыхания выдавало волнение; Рубин - исподлобья, чугунно-тяжелым взглядом.
– Что?
– Кузнецов поспешно шагнул к ровику - Как с разведчиком?
– Перевязали его… Кровью он, видать, истек, - сказал Сергуненков.
– Умрет. Затих…
– Не умрет! Чего ему умирать?
– загудел Рубин с равнодушием человека, которому это надоело.
– Все бредил, вроде там перед немцами еще семь человек осталось. Ерои!.. Сходили, называется, в разведку. Смехи!
Разведчик по-прежнему полулежал в ровике, запрокинув голову, с закрытыми глазами; весь маскхалат был в темных пятнах; предплечье уже забинтовано.
– А ну-ка оба - взять разведчика! И на энпэ к Дроздовскому!
– приказал Кузнецов.
– Немедленно!
– А как же кони, товарищ лейтенант?
– вскрикнул Сергуненков.
– К коням мы должны… Не разбомбило бы их. Одни кони…
– Танки, значит, прут?
– поинтересовался Рубин.
– Дадут теперь дрозда! Вот те и разведка!
– И грубо толкнул Сергуненкова квадратным плечом: - Кони! Молчи в тряпочку. Заладил, пупырь! На том свете тебе кони потребуются, в раю, у Бога!..
Кузнецов не успел ответить Рубину: то, что он успел и мог подумать о судьбе разведчиков, о злобе Рубина, мгновенно вытолкнуло из сознания какое-то незнакомое, с надеждой обращенное к нему, ищущее что-то лицо Чубарикова. Потом увидел облепивший станины расчет, казенник орудия, крепко притиснутые к коленям снаряды, согнутые под щитом спины и паром дыхания согреваемые на механизмах пальцы пожилого наводчика Евстигнеева. Во всем этом была и жалкая незащищенность до первого выстрела, и вместе сжатая до предела готовность к первой команде, как к судьбе, которая одинаково и равно надвигалась на них вместе с катящимся по степи танковым гулом.
– Товарищ лейтенант! Чего они не стреляют?.. Почему молчат? Идут на нас!..
И повышенный звук моторов, ищущее лицо Чубарикова, его голос, придавленность в позах солдат и готовая вырваться из пересохшего горла команда открыть огонь (только не ждать, только не ждать!), морозный озноб, неотступно навязчивая мысль о воде - все это будто сдавило Кузнецову грудь, и через силу он крикнул Чубарикову:
– Не торопиться!.. Начинать огонь только на постоянном прицеле! Слышите, на постоянном!.. Ждать! Ждать!..
А уже густо заполненное дымом пространство слева от горящей станицы было затемнено таранно вытянутым острием вперед огромным треугольником танков, появлялись и пропадали во мгле их желто-серые квадраты, покачивались над полосой дыма башни. Метель, поднятая гусеницами, вставала над степью, вихри, разносимые скоростью, пронизывались соединенными выхлопами искр. Железный лязг и скрежет, накаляясь, приближались, и теперь заметнее было медленное покачивание танковых орудий, пятна снега на броне.
Но там, в приближающихся танках, у прицелов, терпеливо выжидали, не открывали огня, зная наверное силу своей начатой атаки, заставляя наши батареи первыми обнаружить себя. Над этой катящейся с гулом массой машин неожиданно вырвалась в небо, сигналя, красная ракета, и треугольник начал распадаться на танковые зигзаги. Пронизывая пелену мглы, по-волчьи стали вспыхивать и гаснуть фары.
– Зачем фары зажгли?
– крикнул, обернув ошеломленное лицо, Чубариков.
– Огонь вызывают? Зачем, а?..
– Волки, - с придыханием выговорил наводчик Евстигнеев, стоя на коленях перед прицелом.
– Чисто звери окружают!..
Кузнецов видел в бинокль: дым пожаров, растянутый из станицы по степи, странно шевелился, дико мерцал красноватыми зрачками; вибрировал рев моторов; зрачки тухли и зажигались, в прорехах скопленной мглы мелькали низкие и широкие тени, придвигаясь под прикрытием дыма к траншеям боевого охранения. И все до окаменения мускулов напряглось, торопилось в Кузнецове: скорей, скорей огонь, лишь бы не ждать, не считать смертельные секунды, лишь бы что-нибудь делать!