Повести
Шрифт:
— Обед будем с собой брать?
— Зачем?
— Мало ли что. Может, понадобится… Документы все взял?
— Все.
— Проверь еще раз, посмотри. Не забыть бы что. Может, рубаху новую наденешь?
— Не надо, в гимнастерке пойду. Мне в ней привычнее.
— Что-то кума долго нет, обещал пораньше приехать. — Пелагея выглянула в окно.
— И без твоего кума обойдемся. Дело нехитрое.
— Обойдешься ты! Где не надо, так ты боек, а где надо, так и язык проглотишь.
— Ты меня еще плохо знаешь, —
Заплакал ребенок, завозился на постели.
— Ну, ну, что плачешь? — подбежала к нему Пелагея. — Чего тебе?..
— Что-то он сегодня все утро плачет. Будто чувствует, что расстаемся, — заметил Кузьма.
— Ну, что тебе? — разговаривала Пелагея с ребенком. — Спи, спи, рано еще. Баю-бай!
Но ребенок зарыдал громко.
— Господи, да у него голова горячая! — беспокойно воскликнула Пелагея. — Что же это? Весь как печь горит. Заболел?
— Ну? — растерялся Кузьма.
А Пелагея уже хлопотала возле ребенка.
— Что произошло, что плачет маленький?
— Я как чувствовал, душа болела, — сокрушенно вздохнул Кузьма.
Под окном протарахтели колеса телеги, послышалось «Тпру!» — подъехал кум. Чуть позднее вошел в избу.
— Здорово, селяне! — крикнул, как всегда, громко.
— Здравствуй, кум, — ответил Кузьма, а Пелагея даже не оглянулась на вошедшего.
— Как после вчерашнего-то, живы? А у меня что-то голова трещит, так и раскалывается.
— Да мы-то живы, а вот ребенок заболел, — ответил Кузьма.
— Что с ним?
— Не знаю. Видишь, горит весь. Куда же такого везти! Придется поездку откладывать. Так что ты уж не серчай, кум. Сам видишь, как получилось. Спасибо, что пришел, в другой раз.
— Да мне-то что… Чего мне сердиться? Конечно, в таком состоянии не везти, — согласился кум.
Кузьма вместе с кумом вышел во двор, проводил до калитки.
— Может, голову немного подправишь? — спросил кума.
— Да не мешало бы, — согласился кум.
Кузьма сбегал в сени и принес куму наполненную рюмку.
— А ты что же? — поинтересовался кум.
— Не хочу… Видишь, как все получилось…
— Может, теперь и везти не придется. Как в старину говорили: «Бог дал и бог взял».
— Да ты что, кум! Тоже выдумал!
— По мне-то пусть живет. Ну, за его здоровье. — Кум покосился на рюмку, поморщился брезгливо. Закрыв глаза, выпил, передал Кузьме рюмку и, будто задохнувшись, побежал к калитке. Когда Кузьма выглянул за калитку, кум уже в конце улицы поспешно гнал лошадь.
Вернувшись в избу, Кузьма задернул занавески на окнах.
— Свет ему, наверное, мешать будет. Ты погрей молока, может, хоть немного попьет, — попросил Пелагею.
— Потом. Сейчас притих, может, поспит хоть немножко.
С утра Кузьма косил на лугу, а когда роса на
— Давай, давай, пошевеливайтесь, ребята! Поживее, поживее, не спите!
А мальчишки и так старались изо всех сил, раскраснелись, сено налипло на взмокшие волосы, на шеи. «В меня пошли, — радовался Кузьма. — Работать умеют». А сам все подбадривал:
— Молодцы, молодцы! Живее!
Первым не вынес Сенька:
— Батя, жарко!.. Дышать тут нечем.
— Ничего, потерпи.
Кузьма знал, что там, под крышей, действительно душно, как на полке в парилке.
— Так сено набилось под рубаху, щиплется, — жаловался Сенька.
— Ладно, передохните, — разрешил Кузьма.
— Мы на речку сбегаем, выкупаемся.
— Только чтоб недолго.
— Не, мы скоро. — Мальчишки спрыгнули с сена и, обгоняя друг друга, помчались к реке.
Тем временем подъехал старший Кузьмин, Митька, привез сено. Вдвоем они свалили воз. Митька развернул лошадь.
— Ну ладно, давай и я с тобой до дому доеду, проведаю, как там, — решил Кузьма, сел на телегу позади сына. Ехал и с интересом рассматривал его: как все-таки изменился парень за три года! А Митька ни разу даже не оглянулся на батьку.
— Курить-то еще не выучился? — помолчав, спросил Кузьма.
— Нет.
— Ну и правильно. Ничего хорошего в куреве нет, дурная привычка. Так, баловство одно… А ты зря на меня сердишься.
— Я и не сержусь вовсе… Просто так…
— Вот и правильно. И я на тебя не сержусь… А насчет мамки ты верно, жалеть мать надо. Она ведь у нас хорошая… А если и поругается иногда, поворчит — ничего! За этим мы, мужики, и сделаны, чтобы женщины на нас ворчали, а мы не замечали, будто не наше дело.
Возле своей калитки Кузьма спрыгнул с телеги, легко взбежал на крыльцо. Дверь в избу была приоткрыта, и еще из сеней он услышал голоса. Заглянул в щель. В избе, кроме Пелагеи, была еще бабка Валериана, сухая шустрая старуха. Сколько помнил себя Кузьма, всегда Валериана была такой, одинаково старой и одетой в длинное черное платье.
И Пелагея, и Валериана стояли возле ребенка.
— Ты, Валериана, посмотри, что с ним? Не переставая плачет, прямо за душу берет. С ног сбились. За Силантьевым Сенька бегал, да того дома нет. Уж не знаю, что и делать.