Повести
Шрифт:
С каждым днем Мурзину становилось хуже. Простреленная нога распухла и посинела. Раны все больше и больше наливались гноем. На память часто приходило страшное слово «гангрена», слышанное от врачей еще в московском госпитале. Тогда большинство смертельных исходов медики объясняли этим словом. И Мурзин понял, что сейчас он сам хозяин своей судьбы. Рассчитывать на чью-либо помощь было бессмысленно, и, доедая последний кусочек черствого хлеба — остаток запасов, оставленных лесниками, он решился на отчаянный шаг.
Разбив стекло ручного компаса, выбрал самый острый осколок. Этим нехитрым инструментом вскрыл себе рану и стал осторожно выскребать гной. От боли тело покрылось испариной, по лицу заструился пот. Но сознание работало четко. Он очистил раны от гноя, насухо вытер их носовым платком и вновь обернул тряпками. К вечеру стало легче, боль поутихла, и он повторил операцию.
Голодный и обессиленный, дважды проделал он то же самое и на следующий день. Это был пятый день его одиночества. В голове все настойчивее возникала мысль о самоубийстве. И вдруг его слух, привыкший к шорохам леса, уловил чьи-то шаги. Мурзин схватил автомат, приготовил его к стрельбе. Но тут же узнал знакомый голос лесника. Это был Ян Ткач. Он принес две овчины, сало, хлеб, колбасу, горячий чай в термосе.
Лесник долго рассказывал Мурзину, как свирепствуют немцы в округе. Перечислял повешенных, сожженные села. Сокрушенно покачивая головой, говорил о расстрелах подпольщиков и заложников. Объяснил, почему так долго не приходил.
С величайшей осторожностью подсунул, он под Мурзина одну из овчин. А когда тот удобно расположился на ней, прикрыл его второй овчиной. Покормив раненого, лесник заботливо разложил возле него принесенные свертки с продуктами, стал вновь маскировать яму ветвями и листьями.
Двадцать один день пролежал Мурзин в этой яме под могучим столетним дубом. Трижды за это время наведывался к нему Ян Ткач, приносил еду и тряпки для перевязок. Раны уже закрылись, нога начала заживать. Помогло и сырое сало, которое, по древнему башкирскому обычаю, Мурзин прикладывал к ранам.
В конце ноября неожиданно наступила оттепель. Сначала со снегового покрова над убежищем Мурзина начали падать крупные холодные капли. Потом по стенкам покатились целые струйки талой воды. Промокшая овчина стала не в радость. Яму почти наполовину затопило водой.
Мурзин уже собирался самостоятельно покинуть свое убежище, когда вновь появился Ян Ткач.
— Пан капитан! Я спознал, что боши вже вшли. Понесу тебе к мени, — радостно сообщил лесник. — Я теби бункер в сарае сробил.
Опираясь на палку и плечи лесника, все еще боясь ступить на раненую ногу, Мурзин лишь к вечеру дотащился до села, где проживал Ян Ткач. В темноте его провели в дом. Жена лесника Аничка Ткачева захлопотала возле ведер с горячей водой, приготовила большое деревянное корыто.
Приветливые хозяева раздели Мурзина, посадили в корыто и принялись отмывать. Такого наслаждения он уже давно не испытывал. Купание продолжалось почти до утра. Чистое белье лесника оказалось чуточку маловато, но это не имело никакого значения. После сытного ужина Ян Ткач проводил Мурзина в сарай и провел в бункер, вырытый под коровником. Там было темно, но тепло и сухо. Боль в ноге почти утихла. Мурзин растянулся на душистом сене и впервые за последнее время спокойно заснул.
На другой день услышал над головой торопливые шаги. Было обеденное время, и Мурзин решил, что это лесник принес ему поесть. Но Ян Ткач, спустившись в бункер, взволнованно проговорил:
— Пан капитан! Пришли двое хлопов.
— Кто? — насторожился Мурзин.
— Один великий, рус. Мает автомат. Другой чешский достойник. Мает пушку, то е пистолет.
— Что они хотят?
— Про теби пытают.
Мурзин задумался: «Кто бы это мог быть!..» И вдруг решился:
— Вот что, Ян. Ты иди в дом. Угости их малость. Ничего про меня не говори. Скоро темнеть начнет. Я тогда выйду и постучу в окно. Ты скажешь, что пришел лесник, откроешь мне дверь. А сам сразу в сторону отходи. Если это немецкие собаки, я стрелять буду. А если не выстрелю, значит, наши.
— Ано, ано!
Ян Ткач выбрался из сарая, а Мурзин стал дожидаться наступления темноты. Он знал, что немцы несколько дней назад покинули село, и потому не очень волновался за исход этой встречи с двумя незнакомыми людьми. Не впервой ему было вступать в единоборство с превосходившим по численности врагом. К тому же на его стороне была внезапность, а это, как правило, уже наполовину обеспечивало победу в короткой схватке. Но где-то в глубине души Мурзин надеялся, что это могут быть его партизаны. Иначе бы он не рискнул покинуть надежное убежище под коровником.
Когда сгустились сырые осенние сумерки, он выбрался из сарая во двор. Мглистые, темные облака распростерлись над горами. Под ногами чавкал талый снег. Мурзин проковылял к закрытому ставнями окну. Сквозь щель в них пробивалась только тоненькая полоска света. Мурзин постучал два раза. За окном послышался скрип половицы, затем дверь распахнулась, и на улицу вышел Ян Ткач.
Мурзин положил руки на автомат и, отстранив лесника в сторону, миновал сени, шагнул в комнату. Увидев вооруженного человека, двое мужчин вскочили из-за стола и... В тот же момент один из них радостно вскрикнул:
— Гляди-ка! Да это же наш капитан!
Теперь уже и Мурзин узнал здоровенного крепыша-ростовчанина Костю Арзамасцева, которого сам отправлял в отряд Степанова.
— Товарищ капитан! Живы! А мы вас уже который день по лесам шукаем.
Арзамасцев бросился в объятия Мурзина.
— Вот здорово! А капитан Степанов четырнадцать групп за вами на поиски отправил. Мы с судругом вторую неделю бродим вокруг да около. Собирались было ни с чем назад возвращаться.
В комнату вернулся Ян Ткач. Радостная улыбка сияла на его лице. Он тут же полез за старинный комод и достал заветную бутылку сливовицы.