Повести

Гофман Генрих Борисович

— Я хотел бы знать, имею ли я право в случае необходимости направлять своих знакомых в ближайшие села для выяснения обстановки.

— Несомненно! Этим правом пользуются все сотрудники тайной полевой полиции. А вы сами не должны отлучаться из Кадиевки без моего разрешения. Это относится не только к вам лично. Каждый, кто работает в нашей внешней команде, не имеет права выезжать из Кадиевки без моего ведома.

— Я понял вас, господин фельдполицайсекретарь! Разрешите идти?

— Да. Когда вернетесь из полиции, зайдите ко мне.

—

Будет исполнено.

Дубровский щелкнул каблуками и вышел из кабинета Рунцхаймера. До встречи с тайным агентом было еще более часа. Чтобы скоротать оставшееся время, он решил пройтись на базар, который располагался всего в трех кварталах от русской вспомогательной полиции.

Неторопливой походкой Дубровский направился со двора ГФП на улицу. Деревья, высаженные вдоль тротуаров, шелестели зеленой листвой. По небу плыли отдельные облака. И если бы не солдаты в зеленых мундирах, вышагивающие неровным строем по мостовой, то можно было подумать, что нет войны, что не гибнут люди на фронтах от Белого до Черного моря.

Дубровский шел и думал, что последний разговор с Рунцхаймером открывает перед ним большие возможности. «Значит, я могу без особого риска отправить Алевтину Кривцову в Малоивановку. Она будет осуществлять связь между мной и Пятеркиным. А мальчонку надо держать подальше от себя. Пусть находится у сестер Самарских. Так и договоримся с Виктором, когда она приведет его в Кадиевку».

Впереди показались ворота рынка, за которыми кипела суетливая толпа. Как только Дубровский окунулся в ее гущу, он обратил внимание, как торопливо расступаются перед ним люди, как, испуганно озираясь по сторонам, прячут они старые, потрепанные вещи, куски мыла, пачки махорки. На базаре процветал обмен. Меняли ботинки на муку, муку на сигареты, мыло на картошку, рубашки на селедку. Кое-кто торговал и на деньги.

Дубровский бесцельно бродил по базару и собирался уже уходить, когда вдруг увидел Алевтину Кривцову. Она стояла возле пожилой деревенской женщины, которая придирчиво разглядывала мужской пиджак, выворачивая его то на одну, то на другую сторону. Дубровский остановился в двух шагах позади Алевтины.

— Он почти совсем новый, — донесся до него голос Али.

— И где ж он новый? Бона локоток потертый, да и подклад блеклый, — придирчиво выговаривала пожилая женщина. — Две бутылки красная ему цена. Больше не дам.

— Хорошо, я согласна, — ответила Алевтина.

Дубровский удивился. Не видя, что за товар скрывается в кожаной сумке женщины, он решил, что Алевтина меняет пиджак на самогон. Лишь подойдя поближе, он понял свою ошибку. Набросив пиджак на руку, женщина извлекла из сумки и протянула Але две бутылки подсолнечного масла, заткнутые пожелтевшей промасленной бумагой.

— Здравствуйте! — проговорил Дубровский, склонившись над Алиным ухом.

От неожиданности Алевтина вздрогнула и обернулась, но, узнав Леонида, рассмеялась.

— Ой, как вы меня испугали! Вот уж не ожидала встретить вас на базаре.

— А я знал, что

увижу вас здесь, — пошутил Дубровский.

— Значит, гестапо не зря ест хлеб, — в тон ему ответила Алевтина.

— Зачем же сразу так?

— А как вы хотели? Если вы каждую минуту знаете, где я нахожусь, значит, за мной следят. Не так ли?

— Не совсем так. Просто в последние дни я очень много думал о вас. Видимо, поэтому меня потянуло на базар, понадеялся, что здесь встречу. Но это все шутки. А если говорить серьезно, то мне просто необходимо повидать вас сегодня вечером.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, пока ничего. Но встретиться нам надо. Мы не виделись три дня, и я успел соскучиться по вашему дому.

— Так в чем же дело! Я всегда рада вас видеть. Приходите сегодня, мы с мамой будем ждать.

— Непременно приду. Около восьми — не поздно?

— Нет, нет.

— Тогда я не прощаюсь. До вечера.

Алевтина молча кивнула в ответ.

В полиции дежурный услужливо подал Дубровскому ключи от комнаты номер семь. Она располагалась на первом этаже, и он без труда отыскал ее. Отпирая дверь, Леонид приметил в коридоре невысокого лысеющего человека, державшего свою кепку двумя руками на уровне живота. Дубровский взглянул на часы. Стрелки показывали без семи минут десять. Он уверенно распахнул дверь и шагнул в комнату.

Единственное окно здесь было зашторено порыжевшей занавеской. Небольшой письменный стол возвышался почти посредине комнаты. По обе его стороны стояли одинаковые стулья. Еще три таких же стула выстроились у стены. Дубровский не успел еще как следует оглядеться, когда в дверь постучали.

— Да-да! Войдите!

Дверь слегка приоткрылась. В образовавшуюся щель просунулась лысеющая голова с круглым одутловатым лицом и маленькими бегающими глазками.

— Простите, господин Потемкин. Мне хотелось бы с вами поговорить.

— Пожалуйста. Проходите, садитесь.

Дубровский понял, что это не тайный агент, ради которого его направил сюда Рунцхаймер. Ведь, по словам Рунцхаймера, тот был на связи у Алекса и должен хорошо его знать.

Между тем пришелец плотно прикрыл за собой дверь, подошел к столу и, по-прежнему придерживая свою кепку двумя руками на уровне живота, опустился на стул.

— Господин Потемкин, один мой знакомый сказал, что вы принимаете здесь честных приверженцев нового порядка. И вот я...

— Простите, ваши имя и фамилия? — прервал его Дубровский. — Кто вы такой?

— Я Гаврила Крючкин. Проживаю здесь, в Кадиевке, — заискивающим тоном проговорил тот, не переставая улыбаться.

— Что вам угодно, господин Крючкин?

— Мне — ничего... Я только хотел помочь немецкому командованию раскрыть партизан.

— Это интересно, — несколько мягче произнес Дубровский. — Я вас внимательно слушаю.

— В нашем городе орудует целая банда. Организовал ее Кононенко. Они подожгли маслозавод, обстреливают немецкие автомашины. И водокачку они взорвали.