Повести
Шрифт:
— Не отвлекай, не отвлекай, Андрюха, а то пролью!..
Слегка досадуя на Шушакова — подумаешь, важная птица!.. — Андрюха пошел от вагранки прочь.
Сцепленные друг с другом тележки конвейера медленно катились по узеньким рельсам, дымились на них залитые формы; Андрюха долго шагал вдоль конвейера, пока не оказался там, где из форм извлекаются уже отвердевшие отливки.
Здесь орудовал огромный Сысоев.
Вот очередная форма подъезжает на тележке к упругому, из пластмассы, флажку, поворачивает его и тем самым включает пневматический толкатель — пш-ш! И шток своим лемехом, как у бульдозера,
Сысоев, в распахнутой рубахе, тоже в больших серых валенках, подхватывает отливку совковой лопатой и швыряет в железный ящик, где лежат уже остывшие, серые отливки.
А в это время снова: пш-ш! — и из кучи сухой формовочной земли показывается другое, малинового цвета колесо. И снова Сысоев подхватывает трясущуюся отливку, и она летит, искрясь, в ящик. Рубаха на широченной спине Сысоева потемнела от пота. Работал он без передыху, и Андрюхе даже неловко стало торчать здесь и глазеть. Он отправился дальше, отыскивая в нагроможденных там и тут отливках детали своей машины.
В заготовительном цехе Андрюха еще издали увидел грязно–синий пресс–великан, напоминающий чудовищную голову, вытянутую до потолка, с разинутой пастью. Владька засовывал в эту пасть лист железа, челюсти пресса сжимались — хрум! — и Владька вынимал из вновь раскрытой пасти уже не лист, а раму, наподобие оконного переплета. Отбрасывая обрезки в кучу, раму клал в штабель точно таких же рам–переплетов.
Рядом с прессом, на гильотинных ножницах работал Петро. Вдвоем с рабочим они направляли в щель между ножами толстый лист железа; нижний нож горизонтальный, верхний скошен. Засунули, Петро нажал на педаль, верхний нож, блеснув, как бы упал на стальной лист и отстриг от него, словно от бумаги, полосу. Бесшумно отстриг, культурно.
— Классная у тебя машина, — сказал Андрюха, когда Петро заметил его.
— Классная, — согласился Петро. — Пальцы вмиг оттяпает, только зазевайся.
— Дай поработаю, — попросил Андрюха.
— Не разрешается, — заважничал Петро. — Правила техники безопасности…
Тут и Владька подскочил, и туда же:
— Что, Андрюха, все еще филонишь?
— Филонишь! — возмутился Андрюха. — Вы же нам деталей не даете. Что мы собирать–то будем, воздух?
— Как это не даем, как это не даем! — запетушился Владька. — Ты что на нас бочку катишь?
— А какая машина? — спросил напарник Петра.
Андрюха назвал.
— A-а, — вспомнил Владька. — Делали, делали! Я вам вот такой рычаг вырубал…
— Они теперь уж в механических, — Петро махнул рукой, мол, ищи свои детали в механических цехах, мы свое дело сделали.
Все трое: и Петро с напарником, и Владька — были чумазые, в грязных рубахах, в общем, — работяги, трудящиеся люди; у Андрюхи зависть шевельнулась, самая что ни на есть черная зависть.
Игнат обслуживал два агрегатных станка. Транспортер подавал корпусную деталь в центр станка, и тотчас же на деталь со всех сторон — слева, справа, сверху — начинали наползать агрегатные головки, хищно нацелив на деталь, как на жертву, разящие сверла,
Игнат покосил узким черным глазом на Андрюху, кивнул на свои станки:
— Ну как?
— Здорово, — вздохнул Андрюха.
— А у вас все еще спячка?
— Она самая, — нехотя ответил Андрюха.
Наконец, он увидел то, что искал. Неподалеку от Игната, в углу цеха, стояли два револьверных станка, а на тумбочках возле станков лежали знакомые по чертежам фланцы, на земле валялись заготовки этих фланцев. И видно было — только что кто–то работал здесь: все разбросано — стружка, грязные рукавицы, мятая пачка «Севера»…
В большом, открытом настежь окне виднеется густое переплетение кленовых веток, а за ними серая оштукатуренная стена. Стена старая, и прямо напротив окна в ней выщербина сверху, а под выщербиной штукатурка вся в каких–то продолговатых черных пятнах и царапинах…
Не успел Андрюха сообразить, кому это вздумалось так разрисовать стену, как увидел такое, от чего и рот раскрыл. В выщербине над стеной показалась белобрысая голова; человек лег животом на стену, заглянул внутрь заводского двора, повертел головой направо–налево (Андрюхе сквозь ветки все отлично видно), потом перевалился через стену, и ноги его в замасленных ботинках заскользили по штукатурке, оставляя на ней грязно–синие от резиновых подметок полосы. Спрыгнул, еще раз огляделся и крикнул:
— Никого. Давай!
И вот через стену летит бутылка, потом, мелькнув красной наклейкой, другая. Белобрысый ловко поймал их и спрятал у себя под пиджаком.
А вот и вторая голова: лысоватая, с бегающими глазками, показалась в выщербине над стеной. Тоже перевалился и, задирая штанины, заскользил растопыренными ногами по стене…
«Вот оно что… — думал Андрюха, глядя на дружков, которые, схоронясь в кленах, уже срывали зубами жестяные пробки. — Вот оно что…» — думал он, обходя молчащие револьверные станки и пробираясь к главному проходу.
Гришка Самусенко поднимался по железной лесенке с перилами на антресоли, где располагался пульт управления громадным токарно–карусельным станком. П-образная станина возвышалась над круглой планшайбой, как гигантские ворота. Планшайба, размером с добрую танцплощадку, вращалась, а вместе с ней поворачивалась заготовка, этакое колесище, опрокинутое набок. Резец снимал с колеса стружку толщиной в руку. Такой резец — Андрюха однажды видел — закрепляют на станке с помощью электроподъемника, иначе не поднять, не закрепить этот «резечек».
— Привет, Андрюха! — закричал Гришка с антресолей. — Все еще кейфуешь?
«Какие–то глупые вопросы, — рассердился Андрюха. — Видит же… Так чего орать об этом на весь цех!..»
— Лезь сюда! — снова крикнул Самусенко.
Андрюха не полез. Настроение у него окончательно испортилось, он повернулся и пошел искать мастера, чтобы сказать ему — какого черта! Нет работы, пусть переводят в другой цех.
Мастер сидел в своей конторке у стола, вернее, не сидел, а полулежал, катая в пальцах бумажный шарик.