Повести
Шрифт:
Пять лет пас Оська купчине скот. В лютые морозы возил сено. Теплую одежду купец не давал. «Без одежи жарко будет. Покидаешь вилами сено на воз, распаришься!»
Чтоб не околеть на морозе, Оська бегал вокруг обоза. Потом приехал дядя Кенка. Пощупал у Оськи руки, ноги. Одобрительно крякнул: «Понягу, однако, как ездовой олень, попрешь. Надо купцу кланяться, подарок тащить надо: шибко кормил тебя, силы много давал. Теперь пойдем соболя промышлять».
Недолго они промышляли соболя. Дядя Кенка подчинился царскому указу, со слезами покинул Малютку-Марикан, перекочевал на Томпу-реку. А Оська ушел на «Тропу Волка», стал хищничать…
Развоспоминался Оська, а пастушонок той порой скрылся со своим скотом на гриве, где все еще курчавился дымок, так манивший Оську, что у него от тоски по людям заныло сердце.
Оська любил посидеть за чашкой чая или тарасуна, потолковать по-бурятски, у него друзья в каждом улусе, по всей Баргузинской долине, а здешние на бурят не походят: пулей встречают прохожего, разве это бурятское гостеприимство?
— Погодите ужо! — вслух пригрозил Оська и потряс берданкой.
«Сначала обойду вокруг, узнаю, сколько мужиков ходит на промысел. Потом подойду к их юртам, — решил Оська и начал обходить большую поляну. — Видать, на зиму сено не готовят… Ветошь до колен. Только и жить здесь скотоводу. Богатая долина. И скот держи и охоться. Эвон, сколько звериных следов».
В вечерних сумерках Оська вернулся к завалу, где провел прошлую тревожную ночь.
«Дьяволы, дрыхнут, как тарбаганы в норах. Только этот сосунок мыкается со скотом. А может, он один живет со стариками?.. Может, еще есть какая немощная бабенка, которая ползает только до порога?.. А?.. Не-е! Тогда бы этот щенок оберегся пулять в хамнигана… А может, злой дух вселился в него…» — рассуждает про себя Самагир, а сам готовит свой нехитрый ужин.
После ужина Оська положил в костер три толстых полусырых сутунка.
— Долго будут таять… Зачем эвенку большой огонь?.. Отосплюсь, а завтра пойду в гости, — сказал он громко и, свернувшись по-собачьи, заснул крепким сном.
День выдался празднично погожий. Иссиня-голубое небо. Светлое солнце. Снег сверкает множеством дружных незабудок. Весело стучат дятлы. Замысловато кружась в бесшумном полете, целуются сойки. Общительные белки, высоко задрав пушистые хвосты, несутся в гости в соседние гайна.
На большой поляне по-прежнему пасется скот, а пастушонок сидит на пне у кромки леса. Подойдя ближе, Оська услыхал тихую песню.
Речка студеная, а песня веселая. — Завидно мне. Я же горячая, а песня печальная. — Горько мне.«Что за чертовщина, у парнишки бабий голос», — удивился Оська.
Самагир подполз совсем близко: решил схватить пастушонка, учинить допрос и отобрать винтовку.
«Так будет справедливо», — решил он.
Вдруг в зарослях стланика проплыла какая-то крупная темная тень. Оська насторожился. В следующий миг в десяти шагах от пастушонка появился огромный тощий медведь. «Шатун! — мелькнула мысль. — Сожрет парня!»
А пастушок не чуял беды, сидел спиной к зверю и что-то напевал.
Оська вскинул ружье. Не спеша прицелился. Выстрелил.
Пастушок с криком метнулся от пня. В больших черных глазах были испуг и растерянность. Увидев Оську, он резко вскинул винтовку.
— Его добей… Я-то не зверь, поди, — довольно добродушно сказал Оська. Только тут пастушок заметил тушу медведя. Отступил.
— Что, поди, портки трясутся?.. Не мокро ли там? — заговорил Оська на бурятском языке. И снова у него закипело на сердце, все внутри обожгло злобой… — Ты, змееныш, пошто в меня стрелял без упрежденья? А?
— Я мимо стреляла, только попугать хотела, чтоб ты ушел.
— Ух, ты-ы!.. — стреляла, хотела… А я думал, ты парень! — воскликнул Оська.
Бурятка недоверчиво следила за тунгусом, готовая дать отпор.
«Ишь, как глазищами зыркает, — подумал Оська, — хороша бурятка».
— Волки и те не кидаются на пришлого, не прогоняют. А ты стреляешь… Убить же могла.
Пастушка смутилась.
— Дядя так велел, — выдавила она. — Велел стрелять.
— Худой он человек.
У пастушки хищно сузились глаза, в них полыхнули злые огоньки.
— Он брат моего отца!.. Заткни свой собачий рот! — бурятка угрожающе вскинула винтовку.
— Убери палку-то да не каркай, баба!.. Я, Оська Самагир, по воле злых людей оставил землю предков и скитаюсь по тайге Одиноким Волком. Хочу жить, как все люди. Поставить чум, найти жену себе, обзавестись детьми. Я не злой человек.
Бурятка отвернулась, собираясь уходить.
— Постой, девка, не уходи… Мне нужен совет мудрого человека. Веди меня к своему дяде.
Пастушка сердито посмотрела на Оську, помешкав немного, мотнула головой и молча пошла к гриве.
«Достанется же какому-то бедняге такая ведьма. Заживо загрызет… Ох и баба… Не баба, а злой дух», — рассуждал про себя Оська, топая за строптивой девкой.
На самой гриве будто чья-то могучая рука выщипала сосняк, получилась небольшая веселая полянка, посередь которой стояла маленькая, с крохотными оконцами хижина.
Бурятка ожгла Оську косым взглядом, жестом остановила его и зашла в дом.
Через стенку донесся старческий, дрожащий голос.
— Чимита, ты в кого стреляла?
— Это не я…
— Э, бурхан!.. Отведи от нас злого человека… Кто же он?
— Прохожий хамниган, убил медведя… Шатун крался ко мне…
— Э-э, бурхан! Спасибо тебе, послал спасителя моей дочке. — Старик долго кашлял. Помолчав, продолжал: — Где же он? Надо отблагодарить, угостить его.
— Он здесь. Сейчас позову.
Девушка вышла к Оське.
— Заходи, — буркнула она, пряча глаза.
Перешагнув порог, Оська оказался в небольших сенцах. На него пахнуло травяным духом, степью, солнцем — на тонких, гладковыструганных шестах туго связанными снопиками висели лекарственные травы…