Поветлужье
Шрифт:
– Чудные слова ты баешь, да и сеете вы как-то не по-людски, – встрепенулся Радимир. – Но глаголешь ты зело полезное большей частью. Ну-ка все мне сей миг обскажи.
– Это тебе с Вячеславом объясняться надо, – открестился полусотник, выставив ладони. – Он не только лечением занимался, а и скот разводил и сеял что-то. Знаю только, что от такого сева с чередованием зерна большой прибыток идет. А насчет гречихи еще главное скажу. Во-первых, гречневая крупа долго хранится, не киснет, в отличие от того же пшена. Запасы делать можно. А во-вторых, и этому-то я как раз обрадовался, гречиха – медонос. Пчелы с нее кормятся, меда много
– От, сызнова навалил нам чудес всяческих, – всплеснул руками воевода. – Деваться от них некуда… Ты, Радимир, Никифора возьми да с лекарем нашим поговори. Коли польза от того сева будет, так и попробуем по-новому. И про борти, что на пастбище пчелиное выставляться будут, с людинами потолкуй. Кто возьмется из них за дело сие на тот год? Ныне, мнится мне, поздновато будет творить его…
– Добре, – согласился Радимир и свернул разговоры. – Мнится мне, черемис наш от Ишея идет.
– Ужо и нашим кличешь? – спросил старца воевода.
– Закваска в нем правильная, – ответил тот. – Не чурается ни старого, ни малого. За весло не гнушается взяться, ум живой, взгляд зоркий…
– Так то и против нас направить можно, – подметил Иван. – Не забыли еще деяния князька черемисского, надеюсь? Да и к лодьям нашим любопытство имеет.
– Перемолвился я с ним опосля суда копного, – махнул рукой старец. – Торговлей живет, а в хитрословии не был замечен мною. За столом к нему присмотримся поближе – может, и выплывет, подсыл ли он кугуза. По вопросам его… Лаймыр, не проголодался ли ты? На реке да за работой время быстро летит, – съязвил Радимир подходящему черемису по поводу того, что за последние два часа тот излазил лодьи переяславцев вдоль и поперек. – Согласишься ли со своими родичами трапезу нашу разделить?
– Виш омсам огыт поч [16] . Ты ломишься в открытую дверь, Радимир, – улыбнулся черемис. – Я готов и лапоть сжевать сей миг.
– Жареный да с маслом, так и старый лапоть можно съесть, – уел наконец того Радимир, отчего оба они осклабились, донельзя довольные своей словесной баталией.
Глава 20
Трудовые будни
Тонкая рука потянулась к свету и неосторожным движением задела край столешницы, прислоненной к потемневшей от дыма бревенчатой стене. Отсвет догорающей лучины, воткнутой в стоящий на столе светец, отразился от плошки с дрожащей водой, стоящей точно под тускнеющим пламенем, и мигнул своим отражением на потолке. Бледные пальцы сомкнулись на обгоревшем кончике щепочки, и еле тлевший огонек канул в сумрак, подсвеченный бледным лунным светом, проникающим в небольшое распахнутое оконце под потолком.
16
Отрытую дверь не открывают (черем.).
– Ты
– …Нет, – отозвался сумрак, приглушенный мягким кудрявым ворсом овчинного полушубка, кинутого на тесаные доски невысокой лавки.
– Расскажи, – понеслось опять в мягкой тишине.
– …О чем? – вопросила темнота, перекликаясь с шелестом забравшегося под дверную щель ночного ветерка, принесшего с собой горький запах полыни.
– О сверчке, который живет под третьей справа половицей и каждую ночь не дает тебе уснуть…
– Он противный… – хмыкнул сумрак, коротко вздохнув и отпустив с губ горячий осторожный шепот.
– Зато он всегда с нами… и ничто его не заставит уйти и прервать свою цокающую трель.
– Ты… говори еще, мне нравится…
– А когда ты засыпаешь, то вздрагиваешь, будто у тебя перехватило дыхание и остановилось сердце на мгновение… а потом сопишь и швыркаешь во сне носом.
– Неправда, не швыркаю я… – тихонько заскрипела лавка под легкой тяжестью поворачивающегося тела.
– Швыркаешь, швыркаешь, – тихонько хохотнуло из другого угла избы.
– Может, оттого, что по носу меня ударили и горбинка появилась. Егда заживут все болячки на теле, то и это пройдет. А покуда буду назло тебе швыркать…
– Ну вот… опять твое «егда». Уже вроде научилась говорить как я, а потом опять «сказывать, баять, ажно»…
– Ну а твои родичи? – Лавка протестующе скрипнула из-за приподнявшегося на локте тела. – Вечор внимала им, бают как мы… А скажи, пошто ты меня по-своему учишь?
– Хочется… А ты днесь разговорчивая.
– А «днесь» по-вашему как? Забыла…
– Сегодня… но мне по-вашему больше нравится…
– Разговорчивая… но лишь начнет кто выспрашивать, как я да что, так меня мутить начинает и язык немеет…
– Ништо, все пройдет. – Торопливый шепот раздвинул сумрак. – Ты давеча совсем молчала, только «да» и «нет» говорила, а теперь оживать начинаешь…
– Угу… однако как все окрест засыпает, мне мнятся шорохи всякие, будто я на поляне вслушиваюсь, идет ли буртас али нет…
– А ты вспомни, как птицей взлетела, меня спасая, – сразу все и пройдет. Это ведь последнее, что я запомнил.
– Ну! Спасла, называется… Чуть погодя сызнова в полон завела. Все! Не хочу о том более! – Голова категорично опустилась на лавку, промахнувшись мимо подложенного воротника полушубка. – Ой-йой-ой!..
– Тише ты, башкой биться хватит уже. Ты своей головой и так все кулаки стесала у… ой, прости… – Покаянный шепот понесся навстречу замершему от воспоминаний существу.
– Да… не тревожься, твое слово не такое страшное. А другие… я ведь не упомню, что было со мной на ушкуе… А вдруг?..
– Не было ништо и не думай даже! Знахарка тебя смотрела, и дядя Слава ей сказал все, что знал об этом! Не думай!
– А люду другое мнится… Вслух не всякий скажет, а чураться будут все одно…
– И не думай даже! Попробуют у меня почураться…
– Хах!.. – Девичий смех захлебнулся в овчине. – Да я про ребят толкую. Ты что, их силком ко мне толкать будешь?
– А… Ну тогда да, не буду… Тебе меня мало, что ли?
– А ты что, ну… люба я тебе, что ты мне себя предлагаешь?
– Кха-гха! – закашлялся ответный голос от возмущения, однако стал играть в несознанку: – Спать давай, любопытной Варваре что оторвали? Знаешь?