Повиливая миром
Шрифт:
– Но вам же было неинтересно!
– Это потому, что я прогуливала и я вообще дура! Правда, Анна Иванна?
– Неправда, Пупсикова! Вы умная и хорошая девочка! Я дам вам упражнения и зачет поставлю!
– И вообще, Татьянавиктна, не смейте обижать Анну Иванну!
– И вообще, Татьянавиктна, не оскорбляйте Пупсикову!
– Идемте отсюда, Анна Иванна!
– Идемте, Пупсикова!
Мимоходом, в коридоре напротив деканата.
Бывший студент. Мой незапамятный первый выпуск.
Теперь
– Как дела, Сашенька? – спрашиваю.
– Отлично, Татьянавиктна, – отвечает, – вот дочку третью родили. Такая девочка хорошая… Старшенькой пять, средней три, а этой – два месяца. Теперь книга у меня настольная появилась…
– Бенджами Спок? – угадываю я. – «Уход за ребенком»?
– Вильям Шекспир. «Король Лир»…
Дева на стульчике в кафедральном коридоре.
Говорят, в 20 лет они все хороши. Правду говорят. Хороши все. Но некоторые…
Челка, ресницы, щиколотки, запястья, юбка, иссякшая задолго до скульптурного колена, и нижняя губа такая… Припухшая. Ну, вы понимаете.
– Красота неземная, – говорю, отпирая кафедру, – Вам кого?
– Я насчет перевода на ваш факультет.
– Откуда?
– Ой, из этого… Из Университета Глобальных Искусств. Меня к вам прислала Эмилия Мафусаиловна. Вы ее, наверное, знаете.
Кто ж не знает Эмилии Мафусаиловны. Эмилия Мафусаиловна работает на несмежном факультете доцентом. Преподает что-то вроде структурно-прикладной фонетики японского языка, носит очки в металлической оправе и служит науке так истово и рьяно, что кажется порой – сама наука побаивается Эмилии Мафусаиловны.
– Деточка, – праздно интересуюсь я, – неужто Эмилия Мафусаиловна участвует в вашей судьбе?
– Где? – удивляется деточка. – А, нет, она не в судьбе. В смысле, не она… Эврипид Фомич участвует.
– Эврипид Фомич?!
– Ну да. Он это… Ну как бы сказать… Он ей вроде как муж.
– Вроде как?
– Ну, практически, муж. Но пока.
– Пока?
– Ой, ну вы меня совсем запутали. Эвичка… В смысле, Эврипид Фомич… Он пока что муж Эмилии Мафусаиловны. Временно. Но дело не в этом. Он сказал, что пока он… Ну, пока он муж, мне надо перевестись. Понимаете?
– Вы не просто красавица, – лгу я. – Вы еще и умница. Вы так мудрено говорите, что я не понимаю.
– Ну это же так просто, – вздыхает умница и красавица. – Я сейчас в платном университете учусь, а Эвичке это дорого. Еще и квартиру снимать… Он хочет, чтоб я сюда перевелась, пока он еще женат не на мне, а на Эмилии Мафусаиловне.
– Рыбочка, а Эмилия Мафусаиловна в курсе, что Эврипид Фомич на ней женат временно?
– Ой, что вы, конечно нет. Это тайна, это никому нельзя говорить. Мне Эвичка так и сказал: никому не говорить!
Юность. Такая нежная, такая короткая…
В мае преподавать трудно.
Московская весна… Ее как-то не замечаешь, а потом неожиданно – бац, и вот оно: Александровский сад цветет, деревья внезапно образовали возле памятника Ломоносову узорчатую тень, и фонтаны бьют на Манежной, и у заведующей учебной частью лицо такое… вдумчиво-сентиментальное.
И выпускники с букетами, и первые защиты дипломов…
И люди удивительные стали появляться. Это главный признак.
Вот студент пришел в трусах.
Ну, то есть, это я так полагаю. Сам-то он, надо думать, считает эту одежду шортами.
Жалобу принес на мою коллегу. Дескать, она его с занятия выгнала.
– Чем мотивировала? – спрашиваю.
– Я под стол залез.
– Международное отделение, что ли?
– Почему? Общее.
– А зачем же вы туда полезли?
– А если б международное было, вы б не спрашивали?
Умный, стервец. Хоть и двоечник.
– Он не просто полез, – печалится коллега, – он встать пытался, со столом на спине.
– Зачем? – спрашиваю.
Стоит. Руки в карманы трусов засунул. Мается.
– Из хулиганских, – говорит, – побуждений. А Мариванна меня выгнала.
– Неудивительно.
– Так я и не удивился, я обиделся. И не пришел на следующий день.
– Так вы, стало быть, пропустили занятие.
– Типа. Не одно. Несколько.
– Стоп. Это вы когда под стол-то влезли?
– В сентябре.
– А сейчас?
Смотрит с тоской в окно. За окном цветет май, и ветер тихо шевелит шторку…
Зачета нет за зиму. Завтра – комиссия по отчислению.
– А на что же вы обиделись? – спрашиваю. Надо же что-то спросить…
– Она меня идиотом назвала.
– Скажите честно, вы сами-то как себя после этого назвали бы?
– Это другой вопрос, – отвечает.
Не поспоришь.
И главное – не поспоришь.
Или вот – поздняя осень. 7 ноября.
Весь день настроение хорошее.
Организм привык, что ли, в этот день праздновать?
Утром радио предупредило. Радио сказало мне: «Не нужно, Таточка. Там, снаружи, сегодня день Октябрьской Революции. Вокруг того места, где ты даром получаешь зарплату, проходят марши, процессии, возложения и другие процедуры, совмещенные с перекрытием Моховой улицы. Езжай на метро. А не хочешь езжать – еехай».
Я не против метро. Хорошая вещь.
Сижу. Еду. Двигаюсь в сторону высшего образования по специально вырытому в земле тоннелю. Остановка. В вагон входит старушка – божий одуванчик. Ищет место, куда присесть. Присесть некуда. Вся лавочка занята мною и еще пятью здоровыми молодыми людьми мужского пола. Старушка мается, у нее тяжелая сумка. Я оглядываюсь. Старушка мается. Я встаю, уступаю место старушке. Стою несколько нависая со своей сумкой над одним из сидящих молодых людей.