Повиливая миром
Шрифт:
– И где она находится?
– Видишь ли…Как бы уже нигде… Она как бы есть, но ее как бы нет.
– Не морочь мне голову. Страна либо есть, либо ее нет. Какая там столица?
– Константинополь, – вздыхаю я, предвидя дальнейшие неприятности.
– Что-то не припоминаю, – говорит Гоша.
– Это Стамбул.
– Что?
– Константинополь. Он как бы находится в Стамбуле.
– Вы все ненормальные? – ласково уточняет Гоша. – Я был в Стамбуле, там нет никакого Константинополя.
Я пускаюсь в
– Хорошо, а зарплату твоей Сигизмундовне за это все где платят?
– В НИИ Искусствознания.
Не очень глубокая чаша Гошиного терпения переполнена.
– Такого места просто не может быть.
Ну, тут дело проще.
– Сворачивай! – командую я.
Через полчаса мы стоим в Козихинском переулке у известной вывески.
– Так что, все остальное тоже правда?! – изумляется Гоша.
Его жизнь с моей точки зрения устроена не менее причудливо.
Тем более, что на значительной ее части висит амбарный замок: «Этого тебе знать не нужно», – говорит Гоша. Не нужно мне знать подробностей его бизнеса. Впрочем, бизнес интересует меня мало. Человеческие отношения гораздо занятнее.
Гоша дарит мне цветы. Без повода. Очевидно, где-то в закромах коллективного бессознательного лежит этот постулат: бабе цветы, детям – мороженое. Против бессознательного так просто не попрешь…
Мы идем пить кофе. Гоша вручает мне букет. Нет, наверное, так: Букет. Или даже так: БУКЕТ. Кошмарное сооружение на каркасе с безумными розами и лилиями, прибитыми степлером к каким-то сучьям, вымазанным золотой краской.
– Не нравится? – спрашивает Гоша, оценив мое выражение лица.
– Это очень дорого, – аккуратно отвечаю я.
– И что?
– Когда в следующий раз решишь продемонстрировать мне свою платежеспособность, просто выложи кредитки на стол, я на них посмотрю, порадуюсь за тебя. Не надо для этого издеваться над растениями.
– Значит, не нравится?
– С ужасом думаю, как буду проталкивать его в мусоропровод, когда он завянет.
Гоша хмыкает, рассматривая букет. К столику подходит официантка.
– Это вам, Зинаида, – сообщает Гоша, сверившись с бейджиком на груди у девушки.
– Мне? Просто так?! Такую красоту?!
– Ты поступил очень мило, – комментирую я, когда счастливая Зина уносит букет и приносит нам кофе.
– Цветы, значит, ты не любишь, – задумчиво говорит Гоша, – а мишек всяких плюшевых?
– Мишки – это здорово, – опрометчиво соглашаюсь я.
В факультетском дворе тормозит джип.
– Ты не говорил, что заедешь, – удивляюсь я.
– Мимо проезжал.
Гоша выходит из машины, открывает заднюю дверь и вытаскивает на свет божий плюшевого медведя. Медведь чуть меньше его самого. То есть – большой. Точнее – очень большой. Еще точнее – циклопический плюшевый медведь прелестного розового цвета. Я обнимаю монстра. Медвежьи ноги касаются асфальта.
– Неси аккуратно, – говорит Гоша. – Под ноги смотри.
– Э, погоди! Ты с ума сошел! Отвези меня домой!
– Не, – отвечает Гоша, – я не могу. Стрелка у меня. Пока.
Джип разворачивается и выруливает на Моховую. Вокруг меня собираются студентки. На такси денег у меня нет.
В метро мне уступают место (еще бы!), и весь вагон молча созерцает диковинное плюшевое чудовище. По делу высказывается только мальчик лет пяти.
– Мама, – говорит мальчик, – а куда этот мишка тетеньку везет?
Гоша перезванивает через пять минут после того, как я, под восторженные вопли дочки, втаскиваю «мишку» в дом.
– Я всю дорогу думал, может, стоило тебя подвезти?
Выслушав мою ответную тираду, удовлетворенно резюмирует: «А цветочки-то лучше!»
Гоша не умеет читать.
То есть умеет, но не может. По-научному это называется дислексией. То ли наследственность, то ли 25 лет, проведенные на ринге в агрессивном общении с людьми супертяжелой весовой категории, то ли… В общем, неважно. Текст длиною больше абзаца вызывает у Гоши головную боль и неприятие действительности.
На свою беду я открываю ящик Пандоры, сообщив ему о том, что в мире есть аудиокниги. Слушать истории Гоша любит. Первое время мне удается кое-как контролировать встречу серьезного человека с мировой литературой. «Три мушкетера», например, идут легко. Правда, по итогам мне сообщают, что все четыре героя моей юности – приличные мерзавцы.
Спорить с Гошей о литературе сложно.
Понятия «художественного образа» и метафоры, например, Гошу раздражают. Он небезосновательно полагает, что ему морочат голову.
Через некоторое время я перестаю контролировать то, что он прослушивает за рулем, и все идет хорошо, пока под руку ему не попадает диск с Набоковской «Лолитой».
– Это что такое? – интересуется Гоша. – Это как называется? Ты про такую книжку слышала?
Приходится признаваться.
– И что?! Это как, по-твоему?
– Гоша, это великая литература, – жалобно вякаю я.
– Б******* это, а не литература! – сообщает мне Гоша. – В приличных местах рожу бьют за такую литературу!
Мы спорим долго и, к сожалению, безрезультатно.
Следующим Гоше достается Евангелие.
С опасением жду реакции.
– Ну как?
– Да ничего хорошего. Ни за что, ни про что замучили приличного человека…
Мои инвективы насчет того, что некоторым нужно слушать сказку про репку и не совать носа дальше, Гоша воспринимает хладнокровно.