Повитель
Шрифт:
Накинув полушубок, Григорий побежал к Терентию Зеркалову. Больше ему идти было некуда. Долго стучался в двери, дергал ее покрасневшими на морозе руками, пока не услышал за спиной:
– Чего ломишься? – Сзади стоял Терентий. Он вышел через заднюю дверь во двор, а оттуда к Григорию. – Пойдем, – снова коротко сказал Терентий, не дожидаясь ответа Бородина. Повернулся и пошел во двор. Григорий соскочил с крыльца.
Дом Зеркаловых был пуст. В комнатах в беспорядке валялась старая одежда, мешки из-под муки, стулья, пустые сундуки.
– Вы что же это? А я думал: только Лопатин да поп… – И Григорий обвел руками пустые комнаты.
– Не мешало бы и вам, – ответил Зеркалов. – Лопатина вон грабят, Веселов раздает мужикам все, что не успел вывезти Алексей Ильич.
Григорий только усмехнулся:
– Нас раньше еще… – Он хотел сказать «ограбили», но, заметив, как раздулись тонкие ноздри Терентия, запнулся. – А теперь что же… Сегодня смотрю в окно – флаг…
– Раньше не решались, а теперь вывесили, сволочи, – кивнул головой Терентий. – Революция, говорят, произошла где-то там…
Этого Григорий уже не понимал. Повертев головой, он спросил:
– Так сколько их, этих революций, будет? Ведь, по слухам, была уж одна.
– Я почем знаю! – заорал вдруг Терентий, затряс головой так, словно раз и навсегда решил вытрясти из нее всю перхоть. Однако добавил: – Говорят, то была какая-то буржуйская революция, теперь эта… как ее? Булькающее такое слово… пролетарская.
– Как же теперь, а? Что же будет?
– Раз пришел – выпьем, что ли? – вместо ответа проговорил Терентий. – Батя в отъезде, понимаешь, один я…
Григорий равнодушно посмотрел на стакан самогонки, который подсунул ему Терентий, потом снова обвел глазами пустые комнаты.
– В отъезде? – переспросил он, выпил одним духом самогон и прохрипел: – Сволочи!
Пока Терентий соображал, кого Григорий назвал сволочами – тех, кто вывесил красный флаг, или их, Зеркаловых, Бородин вышел.
…До вечера бродил Григорий по улицам, прислушивался к разговорам. Мимо него мужики несли лопатинское добро – посуду, одежду, зерно. Помедлив, Григорий двинулся к дому лавочника. Навстречу бежали неразлучные Ванька Бутылкин и Гошка Тушков. Гошка тащил узел какой-то одежды, прижимая к животу обеими руками, а Ванька Бутылкин – круглое блюдо, ведро и два ухвата.
– Ухваты-то зачем взяли, черти? – не удержался Григорий от удивленного возгласа.
– А что? Пригодятся, – буркнул Ванька. – А то продадим…
– Ты иди, иди скорей туда, – мотнул Гошка головой назад. – А то все растащут. Черт, побежали, Ванька, а то не успеем больше…
Все двери лопатинского дома были открыты настежь. Оттуда валил пар, беспрерывно выходили люди с узлами, с набитыми чем-то мешками. Много народу толпилось и во дворе. Здесь раздавали чай, сахар, ситец и другие товары, вытаскивая все это прямо из лавки. Некоторые из страха отказывались.
К удивлению Григория, не кто иной, как Федот Артюхин,
– Берите, берите, потому – советская власть. Сейчас повсеместно буржуйское добро простому народу раздается.
Старики позажиточней недружелюбно посматривали на разглагольствующего Федота. Однако вели себя пока осторожно, держались кучкой.
– Может, и нас зачнут трясти после Лопатина? – тревожно смотрел Игнат Исаев на Демьяна Сухова и других стариков.
– Не должно, – ответил ему Демьян Сухов. – Лопатин вечно в кабале народ держал, а я, к примеру, все своим горбом нажил. У меня за всю жизнь работников не было.
– Глядите, глядите, старики… А то, может, правильный пример батюшка Афанасий указал нам, а?
– Да куда мы поедем с родной деревни-то? Куда? – спрашивал Кузьма Разинкин. – Мне, к примеру, некуда… Может, ничего, может, обойдется…
– Ну, ну, глядите сами, – не унимался Игнат Исаев.
Григорий окликнул Федота. Тот вскинул голову, улыбнулся ему, как старому знакомому.
– А, Бородин!.. – И выбрался из толпы. – Здорово, Гришка!
Григорий на приветствие не ответил, хмуро спросил:
– Ты откуда объявился?
– С того света, Григорий, и без пересадки – в Локти. Прострелили ведь мне немцы окаянные легкое на фронте… А потом доктора чуть не замучили. Третьего дня я и прибыл к женке…
Григорий повернулся и пошел прочь, будто только и приходил, чтоб поговорить с Федотом.
Терентий Зеркалов в новом, туго затянутом широким ремнем полушубке с пышными сизоватыми отворотами тоже болтался среди возбужденно шумевшей толпы, сдвинув на затылок шапку, прохаживался во дворе лопатинского дома. Подойдя однажды к Андрею Веселову, спросил, нехорошо усмехаясь:
– Та-ак-с… Грабите?
– Конфискуем кулацкое имущество, – ответил Веселов.
– Ну, ну… – И отошел, посвистывая.
Тихон Ракитин проводил его взглядом, спросил у Андрея:
– Чего он ходит тут? Отец скрылся, а сынок ходит по деревне, высматривает что-то. Не нравится мне это, неспроста. Может, арестовать его? Ведь тоже… элемент.
– Отца-то надо бы, точно. А сына… Приедет Семенов – посоветуемся, – ответил Веселов.
– Может, мы и с Лопатиным неправильно, а? – засомневался Ракитин вдруг. – Может, опечатать бы пока имущество да караул поставить?
– Ну, здесь все по закону, – сказал Веселов. – Постановление Совета было? Было. Вот опоздали только, дали сволочам главное-то добро упрятать.
Прошел день, два, неделя. Возбуждение, вызванное в. народе известием об Октябрьской революции, немножко улеглось. Из города пока никто не ехал. О Семенове тоже ничего не было слышно.
Андрей Веселов, Тихон Ракитин и другие члены Совета теперь допоздна засиживались в лопатинском доме, прикидывая, что же делать дальше.
Часто заходил сюда Федот Артюхин, не снимая шинелишки, грелся у печки. А отогревшись, вступал в разговор: