Поворот рек истории
Шрифт:
Не докончив, таинка в ужасе заперла рот ладонями. Кажется, она бы и язык себе вырвала, если бы это каким-то чудом помогло не отправить в полет тех слов, которые только что прозвучали.
Да хоть бы она ничего не сказала, улыбка, на миг осветившая ее лицо, выдала Марию с головой.
Она мигом выскочила из митрополичьей палаты, до слуха Апокавка донеслись шлепки голых ее стоп по ступенькам, дощатый пол скрипнул под ногами беглянки, потом долетел чей-то возглас – кого там Мария оттолкнула с пути?
Патрикий в изумлении помотал головой: «До чего быстра! Не угонишься».
Герман
– Что, чадо, уразумел наконец-то!
«А ты как будто с самого начала знал?»
– Ты же, владыко, обо всех подозреваемых сказал, что не могли они совершить злодейства, ибо добрые люди и скверно думать о них – негоже?
Митрополит улыбнулся с хитринкою:
– Не тако. Об одном сказал: «Како не устрашусь думать про него, что вор? Не желаю думать такового». Я, я, чадо, не желаю. А тебе – отчего бы не подумать?
– Почему же не подсказал мне, владыко?
– Я все, тебе надобное, сказал. Ум твой излиху тороплив…
«Вот лукавый старик! Как бы то ни было, а следствие закончено. Надо идти к стратигу. Нет, надо бежать к стратигу!»
– Сходи, сходи, чадо, к воеводе, порадуй его, что можно Ховру-то отпустить…
29
– …давно ль знал?
Герман поиграл бровями, мол, а важно ль?
– Все заслуги, князь, за гостем нашим, из самой Москвы за тридевять земель к нам, грешным, добравшимся. Его и удоволь.
Глеб Белозерский посмотрел на Апокавка угрюмо. По лицу его грек понял: едва сдерживается, чтобы не накричать. Чтит гостя, чтит того, кем он послан, и только поэтому не дает себе воли.
«Но за что? Дело-то завершено, сейчас бы генуэзца задержать да книгу изъять. Невелика работа, однако с нею надо бы поторопиться. Неужто сей малый долг тяготит стратига?»
– Удоволю, владыко, удоволю… – И, повернувшись к самому Апокавку:
– Не гневайся, гостюшка, что удоволю половинно. Авось, прочее тебе на Москве отсыпят. Я… пожалуй, денег тебе дам, ходячего серебра. О позапрошлом годе у нас тут двор монетный открылся. Воскресенский монетный двор… да.
Наместник замолчал. Герман глядел на него с удивлением. Что за предмет для беседы меж главою фемы и думным дворянином государевым – двор денежный? К чему это?
Апокавк недоумевал не менее митрополита. Князь наконец вновь разомкнул уста:
– Так вот, денежные наши умельцы чеканят милиарисии да кератии на старый московский выдел. На лицевой стороне, по вашему, греческому обычаю, – государь в царском венце, с державою в одной руке, с лабарумом – в другой. На оборотной же, по нашему обычаю, – ездец московский с копьецом, да вокруг него сказано впросте: «Деньга московская». Добрый выдел, все на месте. И нет на нем нелепых новин нынешних, никто не мудрует, дурного слова «Орнистотелес» на деньгу не наносит. Зато как только глупец, вроде твоего лазутчика, светлейший патрикий, принимается где не следует и при ком не надо расплачиваться своими орнистохренами, ушлые людишки сей же час шильцом-то его норовят подколоть, а потом рот новым московским
Апокавк опустил голову. До чего же глупо… На пустом месте! Да, глупо, очень глупо! И ведь знал, что новый монетный двор работает! Знал, что именно чеканит. Знал, знал, знал! И? И? Такой хонсарий загублен! Цены ему нет!
– Мертв?
– Мертвее некуда. Нашли в порту.
– У него осталась семья… отдам ей твой мешочек, князь… – только и смог ответить Апокавк.
В лицо Глебу он смотреть не смел.
– Хоть душа в тебе есть, патрикий…
– Я помолюсь за него, – молвил владыка. – Как звали раба Божия?
– Петр Чужденец… Родом болгарин из Видинской фемы.
Скрипнула дверь. В палату ворвался турмарх с коротким мечом на бедре, сияющий от радости. За дюжину шагов до князя вскричал он:
– Что стоите? Зачем стоите? Зачем время теряете? Она сообщила ему, уже сообщила, он уже отплыть изготовился! Идем, бежим, сразимся со злодеем, возьмем бесчестника!
Князь остановил его мановением руки. Вздохнул, голову опустив с виноватостью, точно так же, как только что Апокавк. Чуть понемотствовав, стратиг фемы тихо сказал:
– Не спеши… Не горячись, друг мой собинный… Я прежде хотел видеть тебя, чтобы сказать…
Армении не дал ему договорить, подскочил, горячо обнял. Два слова прозвучали одновременно:
– Прости!
– Пустое…
Турмарх, расцепив объятие, живо отошел от князя, направился к двери, на ходу бросая всем остальным:
– Теперь за ним! Не будем терять времени!
Наместник попытался было его остановить:
– Ты бы не горячился…
Но охотничий задор уже завладел всем существом арменина:
– А! Быстрее же! За мной! Глеб, копуша, кто первый коснется его клинком или хотя бы рукой, тому золотой иперперон!
Скрылся в дверях.
Князь покачал головой:
– Как бы ни торопилась «Пинта» отплыть, а ядра из бомбард нашей крепостицы всяко ее догонят…
– Поэтому на «Пинте» друнгария нет и не будет.
Глеб тотчас же повернул к Апокавку голову.
– Поясни-ка!
– Выйти в море – якобы попытаются. Якобы. Получат залп. Встанут на якорь. Завтра скажут: друнгарий закололся, повесил камень на шею и с какой-то книгой в обнимку, страдая от отчаянья, бросился в бурные воды. Ищите на дне морском! Если не в точности так, то приблизительно. Крест поцелуют!
– На самом же деле?
– Сокрыт на торговом корабле, что вскоре отойдет к Ла-Корунье. Капитаном там – Пьетро Гримальди. Мало того, что генуэзец, еще и один из владельцев банка Святого Георгия, где твой друнгарий числится клиентом…
Тут рокот бури разорван был гневным рыком бомбарды.
30
– …сказали мне с клятвенной твердостью: сам прыгнул в гневное море, привязав себя к большому и тяжелому сундуку…
– Будет, Варда…
– Но я же сам от них слышал… Зачем мы здесь?