Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
Шрифт:
«Но более всего МИД встречает надобность в сведениях, почерпнутых из верных источников, об отношениях Персии к туркоманам (туркменам) и хивинцам, о степени их приязни с оными и влияния могущества её на сии кочевые племена…» — говорилось в инструкции. И далее: «..Для успешного исполнения всего, что Вам предначертано, необходимы связи в том крае… и содействие людей усердных. Самые вельможи и даже сыновья шахские нуждаются иногда в незначащем вспоможении наличными деньгами, от которых внезапно восстанавливается их вес и зависит нередко их спасение. Такая услуга с Вашей стороны, вовремя оказанная, может приобрести Вам благодарность лиц полезных и сделать их искренними, следовательно, решения по сему предмету предоставляются Вашему благоразумию».
Инструкция дипломату-поэту как мы видим, фактически носит разведывательный характер, и Нессельроде, у которого в своё время на связи находился такой агент, как Талейран, проявляет при её составлении недюжинные способности и такт: «Впрочем, многие местные обстоятельства в Персии нам в совершенной полноте не известны, а потому я ограничиваюсь выше изложенными наставлениями, по Высочайшему повелению предначертанными Вам в руководство. Но при сём долгом поставляю сообщить Вам, что Его Императорское Величество пребывает в том приятном удостоверении, что Вы при всяких случаях и во всех действиях постоянно будете иметь в виду честь, пользу и славу России».
Грибоедов хотел взять себе в помощники Н. Д. Киселёва, но Карл Васильевич наметил его секретарём в Париж как прекрасно владеющего французским языком, так что в Персию с Грибоедовым поехал некто И. С. Мальцов, человек трусливый и малодушный, уклонившийся от помощи своему начальнику при нападении персов на русскую миссию.
Перед тем как получить прощальную аудиенцию у Нессельроде, Александр Сергеевич зашёл к П. Я. Чаадаеву. Пётр Яковлевич очень удивился, увидев, что Грибоедов отрастил усы. На вопрос, не сошёл ли тот с ума, собираясь к министру в таком виде, посланник отвечал:
— Что ж тут удивительного? В Персии все носят усы.
— Ну так ты в Персии их и отпустишь, — резонно заметил Чаадаев, — а теперь сбрей: дипломаты в усах не ходят.
Чаадаев знал, что говорил. Это о нём сказал корсиканец на русской службе и посол России в Париже (1814–1834) К О. Поццо-ди-Борго: «Если бы я имел на то власть, то заставил бы Чаадаева бесперемешки разъезжать по многолюдным местностям Европы с тою целью, чтобы непрестанно показывать европейцам русского, в высшей степени сотте il faut».
Последовал ли Грибоедов совету Чаадаева, мы не знаем, но портрета, на котором он был бы изображён с усами, вроде нет.
К сожалению, посланник Грибоедов «предначертанное в руководство» осуществить не успел. Как мы знаем, он пал жертвой фанатичной религиозной толпы, натравленной англичанами, не желавшими усиления русского влияния в Персии.
О том, какие курьёзы случаются при назначении послов, свидетельствует следующий эпизод. Посол Александра I в Париже А. Б. Куракин (1752–1818) долго не мог вручить верительные грамоты Наполеону, поскольку диктатор убыл на войну в Испанию, и посол проживал в Париже как частное лицо. Кстати, направление Куракина в Париж носило чисто формальный характер — Александру I нужна была дипломатическая ширма для введения Наполеона в заблуждение относительно истинных намерений России, после Эрфурта активно готовившейся к схватке с Францией. Поэтому Куракин отправился в Париж без письменных инструкций. За спиной посла активно трудились советник посольства К. В. Нессельроде, поддерживавший агентурные отношения с Талейраном, и военный агент военного министра М. Б. Барклая де Толли (1761–1818) А. И. Чернышев (1785–1857).
При окончании своей миссии посол, как мы упомянули, должен был, при необходимости, получить от главы государства пребывания так называемые отпускные письма.Прощались с послом по-разному: кто без сожаления, не скрывая удовлетворения, а кто — со слезами на глазах.
Накануне вторжения в Россию в 1812 году к наполеоновской коалиции примкнула Австрия, и Вена объявила о разрыве дипломатических отношений с Петербургом. Канцлер К. В. Л. Меттерних не был в восторге от участия австрийцев в русском походе и вступил с Александром I в тайное соглашение о том, что Австрия в этой войне будет проявлять пассивность. В результате русский посланник в Вене Г. О. Штакельберг остался в Австрии — он просто уехал «на курорт» и оттуда продолжал информировать своё правительство с помощью австрийского дипломата Лебцельтерна, а в здании миссии продолжал работать секретарь Отт (в Петербурге в это время сидел австрийский дипломат Маршал). Это был уникальный разрыв дипломатических отношений.
Кстати, Штакельбергу «везло» на совпадения, благодаря которым он оказывался в чужой стране «на птичьих правах». Семью годами раньше, в 1805 году, он под предлогом ухода в отпуск покинул свой пост в Батавской республике (так называлась тогда Голландия) и около года не имел никаких дипломатических поручений. Наконец о нём вспомнил министр иностранных дел А. Я. Будберг и предписал ему прибыть в Берлин в качестве частного лица для оказания содействия послу М. М. Алопеусу [57] . Содействие это было довольно необычным: он должен был поддерживать контакт с директором департамента Министерства иностранных дел Пруссии Хаугвитцем, с которым посол Алопеус отказался встречаться из-за его слишком «пробонапартских взглядов». В марте 1806 года Алопеус докладывал Чарторыйскому, ставшему при Будберге товарищем министра, что длительное пребывание в Берлине Штакельберга может вызвать недоразумения, что сам Штакельберг не очень доволен своим «новым назначением» и жалуется на здоровье. Тогда Александр I поторопился подстраховать неустойчивое положение Штакельберга письмом к Фридриху Вильгельму III, в котором просил прусского монарха оказывать ему полное доверие.
57
Братья Максим Максимович и Давид Максимович Алопеусы происходили из финских шведов, оба — креатуры Нессельроде.
Дипломатия Александра I в достаточной степени освоила «технику» тайных операций и успешно применяла её в сложной военно-политической обстановке.
«Дипломат, умирая, никогда не оставляет после себя пустое место, — пишет граф В. Н. Ламздорф в своём дневнике, — он только открывает с нетерпением ожидаемую вакансию». Это высказывание особенно актуально было для дипломатов высшей категории — послов и посланников.
При Александре I к карьере посла дворянство относилось достаточно индифферентно. Когда вице-канцлеру А. Б. Куракину в 1808 году предложили поехать послом в Париж, он отказался. Будучи тайным конфидентом [58] императрицы-вдовы Марии Фёдоровны, приставившей его следить за сыном, он писал ей: «Я сознался государю откровенно, что не могу решиться принять этот пост, потому что, ставя милости Вашего высочества выше всего, я не могу забыть, что Вы, даже шутя, всегда выражали нежелание, чтобы я поехал в Париж, что я слишком стар…» К тому же вице-канцлер был противником русско-французского сближения и не хотел ставить себя под удар недоброжелателей как в Петербурге, так и в Париже. Тогда император отправил его послом в Вену.
58
Конфидент — доверенное лицо.
Во времена Александра III и Николая II ситуация изменилась, и щепетильности у кандидатов в послы резко поубавилось, а чётких правил, регламентирующих возрастной ценз этих высших чиновников, выработано не было. Поэтому за посольские посты держались до гробовой доски. Барон Менгден, прослуживший в Министерстве иностранных дел 54 года, ушёл с поста министра-резидента при Саксонском дворе в возрасте 78 лет. Впрочем, умирали послы и молодыми: посланник при дворе португальского короля Мануэля II (1889–1932) П. А. Арапов, пробыв в Португалии всего три года, скоропостижно скончался в 1885 году в возрасте 47 лет. По всей видимости, Павел Александрович не смог акклиматизироваться в жарком Лиссабоне.
Увольнение послов было всегда для них большой трагедией, пишет Соловьёв, а одному французскому дипломату это дало повод сделать остроумное замечание о том, что послы редко умирают и никогда не подают в отставку. Посла в Риме барона Икскуля фон Гильденбрандта не могли удалить из Рима до самой его смерти, причём предсмертное его состояние длилось целый год, и исполнять свои обязанности он, естественно, не мог. Александр III относился к этой проблеме с большим раздражением. Ему не нравилось, когда сенильных [59] дипломатов при увольнении из Министерства иностранных дел назначали членами Государственного совета. Император полагал, что при том состоянии умственной слабости, в которое они впали в конце своей дипломатической карьеры, членство в Государственном совете было бы оскорблением для этого учреждения. «Послужил и удалился на покой!» — говорил он.
59
От лат. senilis — старческий.