Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола
Шрифт:
Происхождение рыцарства и время его возникновения – вопросы темные, до сих пор вызывающие споры в специальной литературе. Одни уводят возникновение рыцарства к Гомеру и древней Элладе, другие начинают с «Германии» Тацита, третьи берут за исходный пункт раннее Средневековье, указывая на «Эдды» и «Беовульфа», а кое-кто помещает рыцарство целиком в развитый феодализм и выводит его из Крестовых походов. Не вдаваясь в бесполезную полемику, отметим, что рыцарство как военное сословие неизменно тесно связано со службой на коне; недаром в большинстве западноевропейских языков сам термин «рыцарь» является синонимом слова «всадник», «кавалерист» (нем. Ritter, фр. chevalier, итал. cavaliere, ucn. caballero). Конная же служба впервые установилась на средневековом Западе при Каролингах, точнее при Карле Мартелле (начало VIII века), и именно за нее он стал раздавать земельные пожалования. Эти пожалования назывались «военными бенефициями» и позднее превратились в наследственные владения –
Едва родившись, рыцарство быстро достигло своего апогея, приходящегося на XI—XII века, после чего, пережив период стабилизации, с конца XIV стало клониться к закату. Этому содействовало, с одной стороны, образование сильных централизованных монархий, с другой – введение огнестрельного оружия, которое свело на нет роль человека в доспехах. По мере падения независимости знатных родов рыцарская идея деградирует и извращается, а статус благородного воина, некогда слуги Бога и Девы, неуклонно разъедаемый сервилизмом двора, перерождается, превращаясь в своего рода соревнование за место на ступеньках, ведущих к трону.
На этом генеральном пути имелись свои зигзаги и особенности, в первую очередь – национальные. Так, в Тюрингии и Саксонии, Ирландии и Норвегии рыцарство долго было языческим и довольно диким. Оно оставалось еще полуязыческим в «Нибелунгах» – немецком эпосе XIII века. На юге Европы все выглядело иначе: там деяния, пусть даже кровавые, оттенялись романтикой и галантностью, подчиненной законам поэзии. Из Прованса эти веяния проникают в Италию и на Сицилию, где они долгое время остаются предметом насмешек для немцев; но и сами германские рыцари со временем начинают все явственнее подчиняться южным влияниям. Именно миннезингеры смягчили немецкий язык, повторяя на свой лад мотивы прованской музы, дополняя легкость и живость трубадуров меланхолическими мотивами, свойственными их национальному характеру. Аристократическое и чопорное в Англии, где всегда господствовал идеал респектабельности, рыцарство становилось страстно-экзальтированным у испанцев, сыновей готов и иберов, чья борьба с арабами напоминала грандиозный турнир, продолжавшийся семь столетий.
Все это, помимо национальных особенностей, опиралось еще на одну четко прослеживаемую закономерность: в странах, преданных христианской вере, рыцарство приобретало религиозный оттенок, у народов же легких и веселых – склонялось к сладострастию и простоте нравов. Так, Альфонс X, король Леона и Кастилии, подчинил рыцарей монастырским правилам и предписал им церковную форму одежды и поведения; в Провансе же, менее подавленном ортодоксальной верой, рыцарство, полное снисхождения к свободной любви, колко издевалось над браком и рогоносцами-мужьями. Впрочем, при всех национальных и региональных различиях, для рыцарства всегда характерной оставалась четко выраженная корпоративность, стремление составить своего рода братскую ассоциацию, союз людей чести и сердца. Таковой, во всяком случае, являлась цель, которую рыцарство провозглашало и к которой стремилось; здесь также явственно видится влияние церкви.
Католическая церковь со всем ее административным и духовным аппаратом не могла не проявить живейшего участия в становлении рыцарства и его идеологии: слишком много смежных интересов обнаружилось у них с самого начала. Церковь боролась за уловление душ верующих, за искоренение язычества и других конфессий, и кто, как не рыцарство, мог помочь ей в осуществлении этой задачи? Естественно, церковь стремилась использовать энтузиазм и возвышенность чувств рыцаря, одновременно стараясь ограничить его романтические склонности и должным образом направить его воинственность, и это тем более облегчал тот факт, что рыцарство зачастую рассматривалось (и действительно выглядело) как разновидность духовенства; вот почему рыцарские организации, подобно организациям монахов, получили наименование «орденов». Именно с этим связано и то обстоятельство, что в моменты особенной опасности для католической церкви и в периоды ее ярой экспансии возникали духовно-рыцарские ордена, в структуре которых теснейшим образом переплетались многие качества и принципы рыцарства и монашества. Достаточно сказать, что только во время Крестовых походов XII—XIII веков было организовано двенадцать таких орденов, в том числе широко известные ордена тамплиеров, госпитальеров и Тевтонский.
В формировании рыцаря как индивида и как члена общества огромную роль играло его воспитание, и М. Пастуро уделяет этому феномену значительное место в своем труде, равно как и обряду посвящения в рыцари. Хотелось бы, в качестве дополнения, привести два примера, ярко иллюстрирующие существо и значение этого обряда. «История Жоффруа Плантагенета» дает подробный рассказ о том, как был посвящен в рыцари герой этой повести, отец будущего английского короля. В 1129 году, когда Жоффруа минуло 15 лет, его отец, Фульк Анжуйский, получил от короля Генриха I приказ прислать сына к празднику Троицы в Руан: король собирался посвятить отрока наряду с несколькими сверстниками
А вот другой, литературный, пример, заимствованный из «Ордена рыцарства», своеобразной поэмы XIII века, ставшей почти канонической. Этот стихотворный трактат излагает беседу, якобы имевшую место между пленным христианским рыцарем и знаменитым султаном Саладином. Саладин хочет сделаться рыцарем и расспрашивает пленника относительно обряда. «Святой орден рыцарства не для вас, – отвечает тот, – вы другого закона… Сделать вас рыцарем – такое же безумие, как накрыть шелком кучу дерьма…»
Не смущаясь столь неэстетичным примером, Саладин продолжает настаивать. Тогда рыцарь излагает ступени обряда, объясняя их символический характер. Так, принятие ванны – символ нравственного очищения; облачение в белую рубаху – символ приближения к Богу; алая мантия – символ пролития крови в борьбе за Святую церковь; черная обувь – память о земле, из коей человек вышел и куда вернется; золотые шпоры – знак послушания Высшей воле; обоюдоострый меч – символ справедливости, поражения порока и зла. После этого пленник декламирует потрясенному Саладину четыре заповеди рыцаря: «Никогда не идти заодно с изменниками; никогда не давать дурных советов даме или девушке, глубоко уважать и защищать их; благочестиво соблюдать посты и воздержания; ежедневно слушать обедню и одаривать монастыри». Естественно, Саладин понимает, что ему никогда не стать рыцарем и, опечаленный, отпускает пленника на волю.
В этих примерах почти все совпадает. Остается лишь добавить то, что в них не вошло, но составляло обязательную часть обряда. Сюда относятся ночное бдение посвящаемого, освящение его оружия и, наконец, «алап» или «коле» – напутственный удар по шее, наносимый посвящающим и сопровождающийся словами: «Будь мужественным!»
Но что же представлял собой вновь обращенный рыцарь? Каков его облик, внешний и внутренний, и насколько он отвечал установленным заповедям? Дополняя сказанное М. Пастуро, ради логики развития образа нам вновь придется несколько выйти за установленные им хронологические рамки.
Существует мнение, что подлинный рыцарь прежде всего должен быть красивым. Действительно, в некоторых «песнях о подвигах» (жестах) и куртуазных романах есть упоминание о красоте их героев. Но гораздо чаще оно отсутствует, как и вообще какой-либо намек на внешность. Зато почти всегда есть подробное и многократно повторенное указание на силу и ловкость. Среди физических качеств рыцаря прежде всего ценилась мускульная сила. Это и неудивительно: только очень сильный человек мог нести на себе латы и оружие весом в 70—80 килограммов. Ставший штампом образец силы – рыцарь, ударом меча рассекающий противника пополам, «от плеча до седла». Трудно поверить в возможность такого удара; однако он повторяется из жесты в жесту и, что самое поразительное, переходит в исторические хроники! Оказывается, подобную «доблесть» проявлял и Готфрид Бульонский в Первом крестовом походе, и император Конрад во Втором, и Ричард Львиное Сердце в Третьем… Не меньшую роль, чем сила, в жестах играет ловкость. Она постоянно подчеркивается средневековыми авторами. Рассыпая без счета удары, дробя кольчуги и шлемы, обрубая носы и уши друг другу, сражающиеся долгое время идут на равных, пока один из них (герой) ловким приемом не одерживает победу. И, разумеется, сила и ловкость должны неразрывно соединяться с мужеством… Но здесь мы уже переходим от внешних данных рыцаря к его менталитету, и поэтому вполне уместно вернуться к рыцарским заповедям. В «Ордене рыцарства» мы насчитали их четыре; более поздний источник увеличил их число до десяти; вот они:
1. Нельзя быть рыцарем, не будучи крещеным.
2. Главная забота рыцаря – охранять церковь.
3. Не менее важно защищать слабых, вдов и сирот.
4. Весь путь рыцаря освящен любовью к родине.
5. На этом пути он должен быть неизменно мужественным.
6. Он обязан бороться с неверными, врагами церкви и родины.
7. Долг рыцаря – верность сеньору.
8. Рыцарь обязан говорить правду и держать слово.
9. Ничто так не украшает рыцаря, как щедрость.
10. Рыцарь неизменно обязан бороться со злом, защищая добро.