Повседневная жизнь французов во времена религиозных войн

Констан Жан-Мари

Наш король весь в долгах, Их у него на сто миллионов, И должен он платить долги, Что наделали его господа миньоны, А негодяи-итальянцы снова думают о том, Как бы с нас деньжонок содрать побольше.

Народ был уверен, что король и его друзья без счета тратят деньги на развлечения, а итальянцы из окружения Екатерины Медичи изыскивают новые способы заставить налогоплательщиков платить еще больше.

Термин «миньон» обозначал молодого дворянина, ровесника короля, обычно выходца из небогатой дворянской семьи, которого Генрих,

взойдя на престол, приблизил к себе. В подобном выдвижении фаворитов не было ничего нового и оригинального: так поступали и Франциск I, и Генрих II. Разница заключалась в том, что с приходом к власти Генриха III в столицу начался наплыв напористых, бесшабашных юнцов, острословов и больших любителей женского пола, которые с нескрываемым удовольствием совершали дерзкие выходки против дворян старшего поколения и знатных вельмож.

А так как именно знать и старшее поколение дворян трудились во славу и ради величия королевства, общественное мнение было шокировано поведением новых друзей короля, пользовавшихся по причине своего особого статуса полнейшей безнаказанностью. Выставляя напоказ свой расточительный и аморальный образ жизни, «миньоны» принимали участие в формировании образа монархии, далекого от привычного и традиционного. На протяжении многих веков образ этот был подлинной иконой, в центре которой помещался король—отец народа и защитник слабых. Теперь монарх был окружен сворой корыстолюбцев, уверенных в своей вседозволенности и безнаказанности. В подобном окружении в литературе обычно изображали античных тиранов, и эти образы тиранов прочно запечатлелись в умах.

Слово «миньон» появилось в июле 1576 года, оно вылетело в пылу полемики из-под пера памфлетиста-протестанта, обеспокоенного отношением Генриха III к его единоверцам. Протестанты говорили о «постельных миньонах», подразумевая совершенно особые отношения между королем и его друзьями. Подобные намеки были адресованы королю Франции впервые, но в народе тотчас зародились сомнения, может ли такой монарх считаться образцом нравственности.

В глазах общественного мнения XVI века образ двора Генриха III был запятнан ужасным подозрением и омрачен царившим там культом насилия. Многие юные задиристые сеньоры из свиты монарха погибали на дуэлях, которых они сами постоянно искали. Задирая дворян, принадлежавших к свите герцога Анжуйского и Низов, они знали, что доставляют удовольствие королю, поэтому они постоянно искали причины для ссор со своими противниками. Генрих III, искренне горевавший о погибших друзьях, устраивал им пышные похороны, добавляя таким образом поводов для насмешек.

Летуаль, неподкупный рупор возмущенного населения, сообщает, что после знаменитой дуэли между роялистами и гизарами король каждый день навещал умирающего Кейлюса и обещал хирургам, лечившим раненого, сто тысяч турских ливров, если те сумеют его спасти. Легко представить себе, какое впечатление произвело подобное обещание на налогоплательщиков и их представителей в Генеральных и провинциальных штатах.

Чрезмерные траты были не единственной причиной недовольства народа, личная жизнь монарха также подвергалась критике. Так, когда Генрих III после смерти Кейлюса и Можирона велел отрезать у каждого по пряди белокурых волос, дабы сохранить их на память, а затем снял с покойников серьги, которые сам некогда им подарил, Летуаль, как и положено доброму парижскому буржуа, сделал вывод: «Такие поступки несовместимы с королевским величием (…), именно из-за них сей принц мало-помалу стал вызывать одно лишь презрение».

Непопулярности Генриха III способствовало его необычное поведение, склонность к новым экстравагантным нарядам, драгоценностям и кричащему макияжу, любовь к маленьким собачкам и попугаям. Говорили, что во время устраиваемых им пышных празднеств гости, не стесняясь, предавались разврату.

В то же время король был очень набожным человеком. Облачившись в джутовый мешок с прорезями для головы и рук, он принимал участие в процессиях кающихся, мог удалиться на несколько недель

в монастырь и там предаваться молитвам. Такая средиземноморская форма набожности шокировала не привыкших к ней парижан (что подтверждается неприязненным отношением к ней Летуаля). Даже папа Сикст Пятый написал Генриху III, что Господь не требует столько рвения от короля Франции.

Народ не понимал своего короля, ударявшегося то в мистицизм, то в безудержный разгул, и дворяне, чувствовавшие себя обделенными, разделяли чувства народа. С точки зрения дворянства король должен был быть прежде всего полководцем. А Генрих III был интеллектуалом, мистиком, но никак не военачальником, способным привести солдат к победе. Генриху III вменяли в вину и поражение его брата в войне против испанцев в Нидерландах, и поражение французского военного флота в Атлантике, где он пытался оказать поддержку португальцам, не желавшим видеть у себя на троне Филиппа II.

Родовитая знать упрекала короля в том, что он отлучил ее от власти, а приблизил новых людей, и в частности Эпернона и Жуаеза, принадлежавших к дворянству средней руки и стоявших в общественной иерархии ниже герцогов и пэров. Эпернона герцог Гиз презрительно называл «провинциальным дворянчиком».

Генрих III не прислушивался к критике со стороны родовитой знати. Он был уверен, что, являясь причиной смут и беспорядков, знать эта должна быть смещена с высоких постов и заменена новыми дворянами. Естественно, оба «суперминьона» (так население прозвало двух главных королевских фаворитов) разделили с королем его возраставшую день ото дня непопулярность. Общественное мнение считало, что эти фавориты узурпировали доверие монарха и Генрих III заботится не о благе всех французов, а о выгоде кучки друзей, бесконечно осыпая их милостями.

При Франциске II, во времена заговора в Амбуазе, Гизов тоже упрекали в том, что король раздает милости только своим друзьям. Дворянство, равно как и все общество, считало это верхом несправедливости. Тем не менее д'Эпернон во многом предвосхитил Ришелье: чтобы утвердить власть государства и принять непопулярные меры, этот фаворит, своего рода первый министр, сосредоточивший в своих руках все ответственные посты в правительстве, исполнял роль «предохранителя», защищавшего короля от гнева народа. Но система работала плохо. Умы не были готовы к переменам, предполагавшим еще большую концентрацию власти, а общественное мнение склонялось в пользу автономии и разделения властей.

Революционная программа Лиги

Концепции лигистов действительно резко расходились со взглядами Генриха III, содержавшими зародыш абсолютной монархии XVII века. В 1588 году в Блуа король созвал Генеральные штаты, чтобы попытаться после своего поражения в Париже в дни баррикад перехватить политическую инициативу. Внимательно следивший за всеми европейскими политическими событиями монарх не мог не отметить, что королева Елизавета, опираясь на английский парламент, эквивалент французских Генеральных штатов, сумела найти компромисс со сторонниками англиканства.

Но и этот замысел Генриха III провалился: по результатам выборов в Генеральные штаты, проведенных в бальяжах и сенешальствах, большинство депутатов от духовенства и третьего сословия оказались сторонниками Лиги. Депутацию от третьего сословия возглавил один из руководителей парижского восстания Лашапель-Марто, которого Генрих Гиз назначил купеческим прево Парижа. Духовенство по всеобщему согласию возглавили кардинал де Бурбон и брат Меченого.

Между депутатами и королем постоянно происходили споры, главным образом из-за налогов. Государственная казна была пуста, и монарх, по его собственным словам, не мог предпринимать каких-либо действий против протестантов, так как не имел денег на ведение войны. Создали специальную комиссию по проверке счетов. Комиссия быстро обнаружила расхождение в цифрах, представленных королем, и монарх, настаивая на своей правоте, отправил в Париж одного из счетоводов за недостающими бухгалтерскими книгами.