Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне
Шрифт:
полагал он, невозможно считать себя образованным человеком.
Спустя 13 лет, всего лишь за зиму, Толстой выучит древнееврейский язык и благодаря этому поймет Писания. В итоге подорвет себе здоровье, как, впрочем, и во время изучения древнегреческого.
Любое общение, безусловно, предполагает обратную связь. Стоит ли объяснять, что гости толстовской усадьбы также обогащали и ее хозяина. Так, Лев Николаевич наслаждался общением с умной, оригинальной художницей — старушкой Екатериной Федоровной Юнге, дочерью известного художника Федора Толстого, являвшейся одновременно и родственницей писателя. После игры в винт он с удовольствием беседовал с ней и узнавал много интересного о своих родных. Однажды Екатерина Федоровна рассказала, как ее мать из ревности сожгла все рукописи отца, которые хранились в огромном ящике высотой
В ноябре 1905 года в гости ко Льву Николаевичу приехали его любимец, актер Художественного театра Л. А. Сулержицкий и режиссер В. Э. Мейерхольд. Разговор зашел о выпуске журнала (двухнедельника), в котором должен был сотрудничать, в частности, и Мейерхольд в отделе театральной критики, а также Бальмонт, Минский. Гости Толстого считали, что журнальную политику будет определять декадентство. Сулержицкий, как всегда, шутил, талантливо изображая общих знакомых в лицах. Писатель смеялся над проделками «Сулера» (так он называл своего молодого друга. — Н. Щ. С Мейерхольдом Толстой в основном общался в своем кабинете, где подробно ознакомился с концепцией будущего журнала. Остался ею недоволен, сочтя, что она слишком полемичная. Мейерхольд рассказывал о московской жизни, говорил, что большинство театров не работает из-за
того, что нет зрителей и ночью ходить небезопасно. По словам Мейерхольда, «Дети солнца» Горького пользовались популярностью из-за того, что в этой пьесе есть сценический эффект — избивание интеллигентов. В этой связи среди театралов ходили слухи, что во время спектакля могут ворваться черносотенцы. Однажды, когда началась сцена избиения, в зрительном зале произошла паника. Публика решила, что на сцену прорвалась черная сотня. Если бы к зрителям не вышел сам Немирович, они бы стали стрелять из браунингов. Теперь Художественный театр собирался ставить «Жизнь человека» Леонида Андреева. Мейерхольд, пользуясь случаем, попросил Льва Николаевича написать для театра пьесу. «В старости появляется чувство времени. В молодости каждый из нас расшвыривает его по сторонам. Теперь совсем другое: я не успеваю делать свою работу», — ответил Толстой. Потом они много говорили о «плохих» пьесах Чехова, в которых отсутствует содержание, а присутствует лишь сплошная «техника». Метерлинк, Ибсен, Бьернсон занимаются бесцельной игрой на чувствах, считал Толстой. По его мнению, даже Шекспир выше современных драматургов.
В заключение вечера Сулержицкий решил сплясать. «Как он плясал! Как хорошо пел! Замечательный артист, — вспоминал писатель. — Как он шутил! Только он один мог представить, как поет фонограф». Все присутствовавшие хохотали до слез. Потом «Сулер» стал петь русские и цыганские песни.
Впоследствии Мейерхольд рассказывал о своей беседе с Толстым. «Лев Николаевич задал мне вопрос: "Много ли вы читаете?" Я обалдел — вот вопрос, по-видимому, нужно сказать "много". Так он же меня поймает. Нет, думаю, уж лучше брякну истину и говорю: "Мало". А он говорит: "Вот и правильно. Самое ужасное, когда человек много читает и при этом теряет себя. Он становится вроде кладезя чужих знаний, а своего ума нет"».
Не раз приезжал в Ясную Поляну Николай Николаевич Страхов. «Странный человек Страхов!» — говорил Толстой. Есть такие деревья, которые не имеют середины: она вся выедена. Также и Страхов — в нем вся «середина» «выедена» наукой и философией. Несмотря на
*го, Лев Николаевич неоднократно прибегал к услугам замечательного философа, порой спрашивая его и о твоих недостатках. Николай Николаевич Страхов ответил: «Вы у меня спрашиваете о ваших недостатках, в самом деле, я их вижу, но вместе вижу, что ведь это и ваши достоинства, так что я теряю всякую охоту вас упрекать. Когда, бывало, вы при мне спорите и сыплете парадоксы и крайности (как это было целый день с Петром Федоровичем Самариным), мне бывало ужасно досадно за вас… Ваш главный недостаток в том, что вы живете чувством настоящего дня, все, все вы готовы отвергнуть, кроме этого чувства, и вы забываете то, чем прежде жили с таким же увлечением… Кто не с нами, тот против I iac —
И. С. Тургенев приезжал в яснополянскую усадьбу четыре раза: в августе и сентябре 1878 года, 2 мая 1880 года и в конце августа 1888 года. Домочадцам Толстого он представлялся великаном. Несмотря на свои 60 лет, он был бодр и подвижен. Около яснополянского дома стояли самодельные качели — длинная доска на перекладине. Подобные качели англичане называют «си- со». Однажды Толстой и Тургенев, встав на концы доски, начали качаться и подпрыгивать, чем уморили всех от смеха. Так беззаботно Тургенев проводил свои дни в Ясной Поляне. Он рассказывал Толстому о купленной им вилле Бужеваль под Парижем, про ее удобства, про прелестную оранжерею, которая обошлась ему в 10 тысяч франков. «Отчего вы не курите? — спросил Тургенева Толстой. — Вы ведь прежде курили». «Да, — ответил Иван Сергеевич, — но в Париже есть две хорошенькие барышни, которые мне объявили, что если от меня будет пахнуть табаком, то они не позволят пх целовать, и я бросил курить». Сам же Лев Николаевич в это время продолжал курить, но сократил количество папирос до 12 в день. Но когда горячился, всегда выкуривал по лишней папироске, чтобы, как он выражался, «отдохнуть».
Между Толстым и Тургеневым часто возникали споры, из-за чего они часто опаздывали к обеду. Хозяйка беспокоилась, что заказанные Иваном Сергеевичем к обеду манный суп с укропом, пироги из риса и курицы, каша гречневая остынут, и отправлялась искать спорщиков в лес Чепыж К спорщикам обычно присоединялся князь С. С. Урусов, друг Толстого, славившийся своей эрудицией. Однажды Урусов что-то энергично доказывал Ивану Сергеевичу, сидя за чайным столом в зале яснополянского дома. Он вошел в такой раж, что соскользнул со стула, на котором раскачивался, и продолжал, уже сидя под столом, вести дискуссию под общий дружный смех. Тургенев при этом заметно нервничал, называя князя вместо Урусова Трубецким, и под конец был вынужден сдаться: «Ах, этот Трубецкой меня совсем измучил, свел с ума своими доводами».
В последние годы Тургенев ничего не писал, объясняя это просто: «Не могу». Софья Андреевна допытывалась у него: что нужно для того, чтобы он стал снова писать?
— Нас тут никто не слышит? — шутя и шепотом спросил у нее писатель. Получив утвердительный ответ, продолжил: — Чтобы писать, нужна тряска, любовная лихорадка. Чтобы писать, необходимо влюбиться, а я теперь стар для этого.
— Ну, влюбитесь хоть в меня, — пошутила Софья Андреевна. — Начните писать!
— Не могу. Все кончено, — с грустью ответил Тургенев.
Приезжал к Толстому и знаменитый критик В. В. Стасов, который произвел огромное впечатление на всех яснополянцев, заскучавших от однообразной деревенской жизни. В то время ему было 56 лет, а он все еще оставался пылким, громким, пафосным, больше напоминавшим юношу, нежели пожилого человека. Он много говорил с Львом Николаевичем об искусстве, о его рукописях, о их передаче в Публичную библиотеку. Но к радости Софьи Андреевны, торопясь в Петербург, он позабыл рукописи на рояле в яснополянском зале.
В Ясной Поляне не раз вспоминали Ивана Николаевича Крамского, который приезжал в усадьбу вместе с
Коровиным по заданию Третьякова с целью написать портрет Льва Николаевича. Толстой упорно отказывался позировать. Наконец согласился, поставив условия, что художник напишет два портрета и право выбора будет за Львом Николаевичем. Софье Андреевне приятно было созерцать двух творцов — одного за написанием романа, другого — за созданием портрета: «Лица серьезные, сосредоточенные, оба художника настоящие, большой величины». Портреты были закончены быстро в «две-три недели». Крамской начал писать сначала глаза Толстого. С натуры успел написать голову и руки. Торс был выписан по памяти: Лев Николаевич уехал охотиться, а потому позировать наотрез отказался. Крамскому пришлось набивать серую толстовскую блузу каким-то бельем и сажать безголовое чучело в качестве модели на стул. «Милый, простой и умный» Крамской тем не менее не поддавался на уговоры Льва Николаевича перейти из «петербургской» в крещеную веру. Они говорили о Ренессансе, о Рафаэле, об искусстве в целом. Кстати, Крамской послужил прообразом художника Михайлова в романе «Анна Каренина».