Повседневная жизнь Монпарнаса в Великую эпоху. 1903-1930 гг.
Шрифт:
С нескрываемым восторгом американцы открывали для себя одновременно с французскими винами (впрочем, не умея отличить спотыкач от сотерна) наши самые крепкие аперитивы. И уж конечно, никакого кофе со сливками!
3. И наконец, свобода! После войны введение сухого закона в США усилило пуританские настроения, от которых задыхалась демобилизованная молодежь. После крови и грязи окопов тяжеловесное лицемерие пуритан было невыносимо. А поскольку во время своих коротких отпусков они уже успели окунуться в удовольствия парижской жизни, то, вернувшись в Соединенные Штаты, могли думать лишь о том, как бы снова оказаться в Париже и зажить свободно. Интересно сопоставить слова евреев, сбежавших из России перед 14-м годом, с тем, что писал Вирджил Томпсон о жизни в Париже в период, названный позже «Золотыми двадцатыми»:
«Тогда даже в воздухе ощущалось какое-то волшебство. А нет ничего лучше, чем оказаться в заколдованном месте в благоприятный для чудес момент. Нет ничего лучше, чем быть юным в царстве любви, в городе, самом подходящем для самых замечательных любовных историй… И к тому же в межвоенный период Париж являлся литературным центром: центром английской и американской литератур».
Помимо
Становится понятной ностальгия, проскальзывающая в мемуарах американских писателей, опубликованных тридцать-сорок лет спустя. Вернувшись на родину, они не смогли забыть дней бедности, горения и потрясающих открытий, что пережили в свои двадцать лет. 2 июля 1961 года Хемингуэй покончил с собой, оставив на своем рабочем столе возле пишущей машинки рукопись романа «Праздник, который всегда с тобой», наполненную воспоминаниями о своей бурной и трудной молодости: прощальное послание к жизни!
Хотя большинство американских писателей и художников вовсе не были состоятельными людьми, на Монпарнасе они выглядели богачами рядом с такими же французами и иностранцами, наполнявшими кафе и кабачки перекрестка Вавен. Многие из них жили на скудные сбережения или на пособие по демобилизации (армия выплачивала стипендию тем, кто хотел продолжить образование во Франции), или же сотрудничали со второсортными газетами Соединенных Штатов или Канады, чем, кстати, занимался Хемингуэй. Всем приходилось вести во Франции особенно экономный образ жизни; они устраивались в маленьких гостиницах XIV и VI округов, иногда полностью заполняя их, превратив «Отель Фойо», стоявший напротив Сената и разрушенный сегодня, «Мэдизон» на бульваре Сен-Жермен, «Рояль» на бульваре Распай, «Отель-де-Нис» на бульваре Монпарнас в фаланстеры, где порой происходили странные события. С присущей им страстью к живописным и дешевым местечкам американцы приобщались к тушеной говядине, говядине по-бургундски и рагу из баранины в старинных кучерских бистро, передавая друг другу их адреса.
Летом, несмотря на относительное безденежье, они умудрялись отправиться отдыхать в Венецию или в Жуан-ле-Пен.
Среди американцев, живших в «Квартале», встречались и обеспеченные люди, и преуспевающие писатели. В кабачках Монмартра и Монпарнаса Скотт Фицджеральд вместе с пылкой Зельдой растрачивал огромные гонорары за «Великого Гэтсби» и «По ту сторону рая». Олицетворяя собой «золотую молодежь» эпохи джаза, они ослепляли своим расточительством неимущих писателей «Дома» и «Селект». Про них рассказывали невероятные истории: как Зельда, напившись до беспамятства, подарила свое великолепное жемчужное ожерелье (об искусственном жемчуге тогда еще не ведали) одной негритянке, с которой танцевала в кабачке сомнительной репутации; как Скотт вручил свой бумажник таксисту, доставившему его домой на улицу Тильзит. Шофер, знавший толк в пьяницах, отказался: не хотел осложнять себе жизнь! Пара взбалмошных, потерявших голову людей, преследуемых неотвязным страхом старости и физической немощи. Чем и объясняются экстравагантные выходки, опасные решения, делавшие их жизнь похожей на бесконечную русскую рулетку… Жизнь, все же окончившуюся плачевно: болезнями и забвением для одного и безумием и трагической смертью для второй.
Между Штатами и Парижем подобным образом кочевали и некоторые другие знаменитости. Синклер Льюис, Арчибальд Мак-Лиш, Джон Дос Пассос, Уильям Сибрук являлись столь же значительными фигурами на Монпарнасе, как Хемингуэй или Мэн Рей.
Хемингуэй в «Клозри»
В колонии имелось также несколько праздношатавшихся богачей, принадлежавших к утонченной, образованной и легкомысленной интеллигенции. Супруги Миллс, Гарри Кросби, племянник банкира Пьерпона Моргана (его жена вполне соответствовала своему многообещающему имени: Каресс [40] ), Арчибальд Мак-Лиш, Коул Портер владели собственными особняками, замками в провинции, у них были лакеи в белых перчатках и сногсшибательные автомобили. Они устраивали приемы, приглашая американских и французских писателей и художников. Супруги Мефри, составившие состояние на торговле предметами роскоши в Нью-Йорке, - наиболее типичные представители этого круга. Изящные, умные, образованные, интересующиеся искусством и литературой (Джеральда Мефри, художника-любителя, можно считать основоположником поп-арта), они близко дружили со Скоттом и Зельдой Фицджеральд, вызывая друг у друга взаимное восхищение. И те и другие были влюблены в море, лодки, солнце, они увлекали за собой всю американскую колонию на Лазурный Берег и намного раньше, чем Кокто и Шанель, способствовали появлению обычая проводить лето на южных курортах. Романы Скотта и Зельды - это ностальгическое воспоминание о том времени, когда небольшая группка привилегированных нонконформистов позволяла себе весной блаженствовать на залитых солнцем пляжах (туристы в это время исчезали в связи с Пасхой), чувствуя себя словно на заре земной жизни.
40
Caresse (фр.) - ласка, лесть.
– Примеч. пер.
Хемингуэй и Миллер, приехавшие в Париж с разницей почти в десять лет: Хэм в 1921 году, а Миллер - только в 1930-м, не принадлежали к этому изысканному обществу. И хотя они и бывали у богачей и, возможно, пользовались их расположением, но их собственная обычная жизнь протекала вдали от роскоши и модных мест. Порой им приходилось чуть ли не нищенствовать. Особенно это касается Миллера. Хемингуэй, впервые вернувшийся в Париж после демобилизации, приехал туда жить со своей молодой женой, живой и сообразительной Хэдли. Остановившись поначалу на горе Сент-Женевьев, на улице Кардинала Лемуана, в двух шагах от нищенских забегаловок площади Контрескарп, молодая чета исследовала этот нетронутый район левого берега, где жизнь, казалось, остановилась во времена Бальзака. Хемингуэй был тогда очень молод, и изящные усы не только не придавали взрослости лицу, но словно подчеркивали его незрелый возраст. Он был так привлекателен, что Сильвия Бич (ей он поспешил нанести визит сразу по приезде), сраженная его обаянием, сразу нарекла его «Мистер Ужасно Хороший». Еще очень застенчивый, мечтавший писать, но не уверенный в себе, Хемингуэй преодолевал невзгоды в поисках своего пути. Беременность Хэдли потрясла его: он чувствовал себя слишком юным для роли отца. Последовав советам Гертруды Стайн, он вернулся в Соединенные Штаты на заработки, чтобы справиться со своими будущими обязанностями. Год спустя, когда Хэм вернулся к жене, Мистер Бамби уже родился. На этот раз он оставался в Париже дольше, вписавшись в течение монпарнасской жизни. Квартира, снятая им в доме 112 по улице Нотр-Дам-де-Шам, недалеко от Эзры Паунда, находилась над столярной мастерской, и звук работавшей там пилы не давал писать. Но ему нравилось жить рядом с кабачками; стоило пройти через булочную (сохранившуюся до сих пор в неизменном виде) - в пекарню дверь вела прямо из его двора, - как он оказывался на бульваре Монпарнас, в нескольких шагах от «Клозри де Лила». Его заработок состоял из гонораров за спортивные сообщения в «Торонто стар», и эта работа подходила ему как нельзя лучше, ведь ему приходилось посещать стадионы, ринги, ипподромы и велодромы. Его увлекало все, но больше всего - велосипедный спорт. Во время «Шести дней», уговорив участвовать в них Джона Дос Пассоса, он и сам старательно крутил педали гоночного велосипеда, вытягивая голову вперед, смешной и трогательный в костюме гонщика… Чем развлекал весь бульвар Монпарнас. Бокс захватывал его не меньше, и, случалось, прямо на улице он внезапно принимался боксировать. В качестве партнера обычно выступал Миро, едва достававший ему до плеча.
В какой- то период всепоглощающей страстью Хемингуэя сделались скачки, причем он всерьез верил в возможность крупных выигрышей, которые позволили бы ему вести шикарную жизнь. Утверждая, что располагает достовернейшими сведениями, которые он получал от специалиста по скачкам из «Нью репаблик», он проиграл несколько раз подряд, оставив семью без средств к существованию. Впрочем, изредка ему везло, но однажды он ясно понял, что скоро станет профессиональным игроком, способным лишь ходить в Лоншан или Мэзон-Лафит. Тогда, решительно отказавшись от зеленого миража ипподрома, он и начал писать. В поисках тишины он отправлялся в «Клозри», в «Де Маго», «К Липпу», выбирая заведения, мало посещаемые американцами, чтобы никто его не беспокоил. И там, порой в компании Мистера Бамби, благовоспитанно потягивавшего гранатовый сироп, он написал рассказы, вошедшие в сборники «В наше время» и «Три рассказа и десять стихотворений». Он любил хорошо поесть, и когда у него водились деньги, он исследовал район, разыскивая небольшие бистро, где имелся бы со вкусом подобранный бар. В романе «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэй с чувством вспоминает о рагу, подававшемся в «Негре из Тулузы», кабачке возле перекрестка Вавен, о баранине под соусом «У Мишо» на улице Сен-Пэр… В самые лучшие дни он приводил Хэдли закусить устрицами «У Прюнье», запивая их белым сансерским.
Миллер и его «Тропики»
Не менее яркая судьба Генри Миллера еще богаче сложностями и неприятными неожиданностями. Но его это не трогало. Приехав в Париж с десятью долларами в кармане, он пережил период экономического кризиса, той самой «хандры после праздника», когда знаменитые художники покидали свои особняки и перебирались в жалкие мастерские, похожие на те, где они начинали свой путь. Однако Миллеру это время казалось райским. В одном из тех недолговечных журналов («Бустере»), которые он издавал в течение своего десятилетнего пребывания во Франции, Генри Миллер написал: «Всякая эпоха кажется неудачной тем, кто в ней живет; для нас же это не так: наше время - это наш «золотой век». Другого нам не дано, и мы хотим максимально насладиться им. И поэтому мы оптимистичнее любых оптимистов».
Он и в дальнейшем не изменит своего мнения, чем заслуживает уважения, ведь изо всех американцев Монпарнаса именно на его долю выпало больше всего лишений, ради крова и пищи заставивших его заняться даже преподаванием английского языка в одном из коллежей Дижона. А позднее он записался в число безработных и получал пособие. Довольно долгий период относительного благополучия он прожил на вилле «Сера» в самом дальнем домике под номером 18. Комнатка, перешедшая к нему от Антонена Арто, находилась на втором этаже - над мастерской Сутина. Оба соседа недолюбливали друг друга. Судьба вот уже десять лет осыпала Сутина долларами, а он по-прежнему оставался неопрятным и неорганизованным, тогда как Миллер обладал нравом голландской хозяйки: в его комнатке царила безупречная чистота, а если он приглашал друзей, то отправлялся на кухню мыть посуду сразу же после окончания трапезы. Что касается друзей, их у него имелось множество: клошары, барахольщики, астрологи, художники и писатели, проститутки, светские дамы и даже деловые люди! Все ему были по душе, тогда как Сутин уединялся в полном ожесточении, не воспринимая никого, кроме Мишонца и Терешковича. Миллеру приходилось зарабатывать на жизнь самыми разнообразными способами: рекламными текстами, наподобие написанного им для открытия «Сфинкса», перепечаткой, сотрудничеством с мелкими журналами… Он подсчитал, что сможет бесплатно есть два раза в день, если найдет четырнадцать друзей, кто приглашал бы его к себе - раз в неделю каждый. На самом деле друзей у него было намного больше, но питался он в основном за счет Анаис Нен, Давида Эдгара, Ганса Рейчела, Вальтера Лоуенфельда и Альфреда Перлеса.
Эти годы, отмеченные тяжелой борьбой за выживание, стали для Миллера также годами плодотворной работы, породившей на свет его первые новеллы (в их числе и «Мадемуазель Клод», исследование жизни парижских проституток, чей мир он хорошо знал), а главное, два замечательных произведения, снискавших ему славу во Франции задолго до признания в Америке: «Тропик Рака» и «Тропик Козерога», опубликованные в Париже, соответственно, в 1931 и в 1939 годах, когда писатель уже пересек океан.