Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков
Шрифт:
И спустя время здесь ещё можно было встретить человека, надеющегося найти что-нибудь полезное для себя. В городе же какие-то оборванцы торговали коронационными кружками.
В правительственном сообщении о причинах произошедшей катастрофы писалось, что толпа людей, не дождавшись начала праздника и прибытия его руководителей, ринулась с неудержимой силой в узкие проходы между деревянными палатками, в которых помещались буфеты с подарками. При этом многие упали на землю и были задавлены нахлынувшим народом.
Может быть, во всём этом отразилась наша способность превращать праздники в катастрофы? Напрашивается вопрос: ну зачем водить сайкой с колбасой перед носом голодного? Зачем, зная психологию наших людей, создавать для них узкие проходы и перекрывать их, поднимая давление? Порядок, конечно, вещь хорошая и нужная, только он не существует сам по
У тех, кто остался жив после той жуткой давки, ещё долго стояли в ушах крики, стоны и хруст ломающихся человеческих костей. Не все грудные клетки выдерживали такое давление. С тех пор вошло в наш язык как синоним свалки, устроенной неуправляемой дикой толпой, страшное слово «ходынка», а Николай II получил прозвище «Кровавый».
Но катастрофа катастрофой, а бал в Благородном собрании 21 мая всё-таки состоялся и на нём присутствовал молодой царь с царицей. На следующий день газеты с восторгом описывали убранство помещения и сам бал. Особенно впечатляло обилие экзотических тропических растений. Начиная с вестибюля, всё было заставлено лавровыми деревьями, пальмами и цветами. Лакеи в ливреях, обшитых золотыми галунами, почётный караул лейб-гвардии Казачьего полка под командой сотника графа М. Н. Граббе, струнный оркестр Преображенского полка, декорированные тропическими растениями чайные буфеты с печеньем, конфетами, фруктами и прохладительными напитками. В Георгиевском зале — четыре буфета: два чайных и два с глыбами льда, в которых разливали крюшон. Танцевальный зал был ярко освещён электричеством и убран цветами, лаврами и пальмами, с хоров спускались вьющиеся растения, а портрет государя императора утопал в цветах. Между колонн бил настоящий фонтан. На бал съехалось свыше четырёх тысяч гостей. Дамы в роскошных туалетах, кавалеры, в основном военные. Предводитель дворянства П. Н. Трубецкой встречал венценосных супругов и их дочерей в вестибюле, удостоившись чести преподнести царице и принцессам цветы. В своём приветственном слове князь Трубецкой заверил государя в том, что дворянство будет служить ему «не щадя живота, как служило его предкам». В ответ на это царь заявил, что не сомневается в том, что дворянство всегда будет опорою престола и что он не забудет его нужд в своих заботах о преуспеянии нашего дорогого отечества. Бал открылся полонезом, или «польским», как в то время говорили, а потом пошли кадрили. В первом часу ночи царь покинул бал. В этот день, надо сказать, новая царица, Мария Фёдоровна, посетила Мариинскую больницу, где, как могла, утешала пострадавших в ходынской свалке. Многие из них, как отмечали газеты, «удостоились поцеловать руку Её Императорского Величества».
С тех пор прошли какие-то десять лет, и вот в 1905 году тот самый П. Н. Трубецкой, что приветствовал царя на ступенях Дворянского собрания, чуть ли не на коленях умолял его допустить существование в России сословного представительства. О мотивах, побудивших его обратиться к царю с такой просьбой, Трубецкой писал в письме министру внутренних дел П. Д. Святополку-Мирскому следующее: «Русский народ толкают к революции, которой он не хочет и которую Государь может предотвратить, но путь для этого один: это путь Царского доверия к общественным и сословным силам. Я горячо убеждён всеми силами своей души, что пожелай Государь доверчиво сплотить эти силы вокруг себя, Россия избавится от всех ужасов нависшей над ней кровавой смуты, поддержит своего Царя и его самодержавную власть и волю».
Но не все дворяне тогда разделяли точку зрения Петра Николаевича Трубецкого. Многие были категорически против всяких послаблений. Ими в том же 1905 году был составлен документ, озаглавленный как «Протест московского дворянства против ограничения самодержавной власти». В нём они укоряли сторонников конституционных преобразований в том, что, используя тяжёлый для страны момент (безуспешная война с Японией), они «пытаются исторгнуть у неё то, чего при других обстоятельствах от неё не надеются получить».
Далее авторы протеста приводили доводы в защиту самодержавной власти. Они, в частности, писали: «Мы твёрдо верим в жизненность самодержавия, как власти, выросшей на нашей народной почве и сродной нашему народу по духу и по основному своему началу… весь наш государственный строй покоится на вере народа в царя… Не будь её, суды и администрация, полиция и войско оказались бы бессильными. Веруя в царя, обращая к нему все свои надежды,
Критикуя представительные учреждения, дворяне указывали на то, что представлять в них народ будут люди ему чуждые, а те общественные группы, в которых могла бы сосредоточиться политическая оппозиция, слишком ничтожны по своей численности и слишком отчуждены от остального населения, чтобы его представлять. «Представительные учреждения, — писали они, — никогда не получат в глазах народа и малой доли того авторитета, которым обладает самодержец. Народ увидит в этих учреждениях не что иное, как орудие, изобретённое высшими классами для того, чтобы захватить власть в свои руки и воспользоваться ею в своих видах. А если бы такая мысль закралась в умы тех миллионов, на плечах которых стоит русское царство, то последствия были бы неисчислимы и политическое крушение стало бы неминуемо. Когда народ узнает и поймёт, что его царь уже не царь, что им завладели „господа“, тогда не найдётся в России той силы, которая могла бы удержать его справедливый гнев и его негодование: всё будет сметено и надолго задержится здоровый рост и правильное развитие Русской земли».
Авторам верноподданнического документа вторили тогда и газеты, раскрывшие в своих статьях страх обеспеченных слоёв общества перед народом. «Нас ждёт не конституция, — писала одна из них, — а анархическая республика, тирания толпы и демагогов», а далее, не сомневаясь в солидности и глубине своих мыслей, газета продолжала: «Дума постановила: „Власть исполнительная да подчинится власти законодательной“. Мы внесли маленькую поправку, сказав: „Как власть исполнительная, так и власть законодательная да будет подчинена власти нравственной в лице помазанника Божия“».
Отнеся, не обременяя себя приведением доказательств оного, власти монарха к власти нравственной, газета, надо полагать, сочла достаточным назвать царя «помазанником Божиим». В этих двух словах, ничего кроме фантазии не содержащих, она видела надёжную защиту от всяких сомнений. Ведь слова эти вносили в души верноподданных российских граждан сладкое чувство правоты, освобождающее их от сомнений и поисков истины.
Дворяне, конечно, переоценивали нравственность помазанника и любовь к нему народа. Судили, наверное, по себе, забыв, что простой народ от царской власти имел гораздо меньше их самих, а то и вовсе ничего не имел, кроме неприятностей. И всё-таки рассуждения авторов дворянского манифеста для нас представляют живой интерес и звучат в некотором смысле даже современно.
«…Русское общество, — писали, в частности, дворяне, — по своему внутреннему состоянию неспособно к руководящей роли… Оно само переживает тяжёлый внутренний кризис… Над всем, веками сложившимся политическим строем, над верованиями и идеалами народа, над всем его бытом произносится строгий приговор и всё это беспощадно осуждается, как окончательно отжившее… общество наше в настоящее время не может создать что-либо жизнеспособное… Нет никакого сомнения, что если оно будет призвано к власти, то в нём получат преобладание самые крайние элементы и оно направит свои силы не на созидательную работу, а на политическую борьбу, конечной целью которой, может быть ещё не для всех ясной, будет крушение всего нашего государственного строя. Существует, правда, мнение, что представительные учреждения служат наилучшей школой для политического воспитания нашего общества. Пусть всё это верно… но ведь эта мера рекомендуется как целебное средство, которое должно будто бы спасти нас сейчас, немедленно. Если же общество наше должно ещё учиться, то, значит, в настоящую минуту оно не в состоянии… вывести наше отечество из его нынешнего трудного положения. А надо помнить, что курс обучения в политических учреждениях продолжается, по крайней мере, десятки лет, обходится народу недёшево и, в конце концов, приводит нередко к самым плачевным результатам. Лучшим предостережением может служить нам пример таких стран, как Франция, Австро-Венгрия, Испания… народное представительство там… занято бесплодной политической борьбой, в которой оно истощает свои силы. Эта борьба стала здесь уже сама по себе целью. Есть ли основание подвергать такому риску политическую будущность русского народа?» — вопрошали дворяне и шли всё дальше и дальше в своих требованиях о недопущении разномыслия в России.