Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного
Шрифт:
Ушлый дьяк Константин (он же Мясоед) Семёнович Вислый, по-видимому, знал белозерские места, поскольку в молодости был там городовым приказчиком. За годы службы в Дворцовом приказе, в Разбойной избе и других учреждениях он отстроил богатый дом в Москве, накопил состояние, пускал его в оборот, давая деньги в долг боярам и дьякам. Можно полагать, что опытный бюрократ намётанным глазом распознавал среди толкавшихся по приказам просителей потенциальных «клиентов» и не упускал случая скупить имения вотчинников, нуждавшихся в деньгах или не веривших в сохранность своих владений, чтобы с выгодой перепродать их Кирилло-Белозерскому монастырю. Одновременно как человек благочестивый он раздавал по церквам иконы в драгоценных окладах, жертвовал колокола и даже завещал после смерти продать его дом вместе с находившимся в нём имуществом, а вырученные деньги раздать по монастырям {7} .
Вскоре так и случилось. Бездетный дьяк был женат, видимо, на молодой и красивой женщине, которая стала невольной причиной гибели мужа.
Можно полагать, что и рядовым опричникам переезды и переселения по царскому указу давались нелегко — однако у них были возможности компенсировать это неудобство за счёт «изменников» и прочих земских.
Вотчинники и помещики
Чтобы ходить в походы и исполнять прочие обязанности, дворяне XVI века должны были иметь владения — поместья и вотчины, доходы с которых позволяли им «подняться» на службу. Присоединение к Москве Новгорода, Твери, Рязани нередко сопровождалось «выводом» местной знати и конфискациями её земель (в Новгороде было конфисковано около миллиона десятин), на которых «испомещались» московские выходцы, в том числе из низших слуг великокняжеского дворца и вчерашних холопов. Эти дворяне-помещики в то время ещё не имели фамилий и записывались в документах как «псарь Данилко», «дьяк Ермола», «истопник Антон». Но рядом с ними владения получали и младшие члены знатных семей: родовые владения князей и бояр дробились при наследовании, разорялись и продавались. Поэтому нельзя противопоставлять знатных бояр-вотчинников и дворян-помещиков: в России XVI века нередко один и тот же землевладелец имел и вотчину, и поместье. Уже дед Грозного, «государь всеа Русии» Иван III стал ограничивать право своих вассалов «отъезжать» со службы: в договоры с ними вносились условия, что в таком случае они теряют свои вотчины. С московских слуг стали брать клятвы — «поручные записи», в которых они обязывались великому князю и его детям «служити до своего живота, а не отъехати… ни х кому».
На владение поместьем выдавалась особая «ввозная» грамота — подобная той, что получил только что ставший новгородским помещиком Семён Огарёв. Грамота уведомляла крестьян, что у них появился помещик, а самого нового владельца предупреждала: «А что из тех обеж [8]Семен возьмет себе или своим людям на пашню, и ему с тех обеж на крестьянах своих доходов не имати. А что прибавит на крестьян своего дохода, и он в том волен, только бы не было пусто… А доспеет пусто, и Семену платити великих князей дань и посошная служба самому, а от великих князей в том быти ему в опале». Так государство разрешало помещику заводить свою барскую пашню и «прибавлять» крестьянские повинности — с условием, чтобы он не разорил крестьян и не «запустошил» поместья. Грамоты второй половины XVI века уже прямо указывают крестьянам, чтобы они помещика «слушали во всем, и пашню на него пахали, и оброк ему денежной и хлебной платили, чем он вас изоброчит».
Естественно, высший слой московской знати был лучше обеспечен землёй и рабочими руками. Многие из представителей княжеских и боярских фамилий сохранили родовые земли и владели сотнями крестьянских дворов. Правда, громадных латифундий в то время не было, а обширные владения состояли из десятков разбросанных по разным уездам вотчин. В боярских усадьбах жили десятки, а иногда и сотни слуг-холопов, составлявших «двор» хозяина.
Не самый богатый опричный боярин Алексей Басманов имел вотчины: под Москвой — пустошь Смолинскую заводь, в Переславском уезде — село Елизарово с деревнями, в Дорогобужском — село Тучково, в Кашинском — село Сенькино с деревнями, в Волоцком — село Ильинское; там же — поместье, село Никольское с деревнями, а ещё одно, село Бухалово, в Костромском уезде. Опричному думному дворянину Ивану Воронцову и его брату Василию принадлежали подмосковные вотчины (два села с сорока четырьмя деревнями и пустошами, 12 отдельных деревень и два починка), село Олявидово с двадцатью семью деревнями, тринадцатью пустошами и двумя починками в Дмитровском уезде и два села в Ярославском уезде, а также земли в Ростовском, Боровском, Мещерском и Переславльском уездах — всего почти четыре тысячи четвертей.
Стоявшие ниже рядовые члены «государева двора» также владели приличными вотчинами и поместьями и имели возможность для карьерного роста и получения прибавки к полагавшимся им земельному и денежному окладам. Опричному голове (офицеру) Григорию Полеву принадлежали доставшиеся от родителей четыре пустоши и село Быково с деревнями в Волоцком уезде. Его племянник Богдан владел в Московском уезде родовой вотчиной из шести деревень с пустошами и приобретённым в 1567/68 году сельцом с деревней и пустошью с 212 четвертями земли. Другую свою вотчину — сельцо с двумя селищами, пятью деревнями и двумя пустошами в Дмитровском уезде — Б. И. Полев продал после опричнины за 400 рублей. К немуже перешло бывшее поместье князя Л. Щербатого в Вяземском уезде и еще одно, общей площадью в 398 четвертей «доброй земли». Кроме того, у него имелось 99 четвертей в Кашинском уезде и 166 в Старицком, а всего 663 четверти поместной земли.
Представители славного рода Пушкиных в опричнине никаких ответственных постов не занимали. Евстафий Михайлович Пушкин владел подмосковным селом с пятью деревнями и пустошью, общей площадью около 250 четвертей; на оброке у него было «порозжее» поместье с 120 четвертями земли. У его брата Ивана имелись две подмосковные вотчины общей площадью почти 500 четвертей в совместном владении с третьим братом Леонтием {8} .
Владения же большинства провинциальных служилых людей были небольшими: в середине XVI века новгородские помещики в среднем имели 20–25 крестьянских дворов; при этом поместье могло не представлять собой целостный комплекс земель, а состоять из различных по размерам «дач» в разных частях уезда. «Дача» же могла не соответствовать полагавшемуся окладу, так как фонд пригодных для раздачи земель не поспевал за ростом числа самих помещиков. Так, дворянину-опричнику Ивану Хлопову из 300 четвертей положенного поместья дали только 100; хорошо, что у него имелась ещё приличная вотчина в 360 четвертей в Коломенском уезде. На их положении сразу же сказывались неурожаи, военные опустошения и чрезвычайные поборы. В отсутствие владельца крестьяне нередко уходили; к тому же у бедных и неродовитых помещиков их сманивали, а то и насильно увозили «сильные люди» из числа московской придворной знати.
На деле у многих «детей боярских» после голодных лет или эпидемии вообще не оставалось мужиков. «Крестьян ни единого человека, служить невмочь», — слёзно жаловались в челобитных служилые, которые пахали пашню «своими руками» и являлись на смотры «бесконны и безодежны, в лаптях» и пахали пашню «своими руками». Часто такая дворянская беднота предпочитала даже «похолопиться» за знатного боярина и стать его «послужильцем» или приказчиком в вотчине.
Обустройство господского двора зависело от того, жил ли там сам владелец. Если село было хозяйской резиденцией, то в нём появлялся господский двор. Выглядел он в XVI столетии не слишком презентабельно, состоял из деревянных клетей и изб, сочетавшихся в разных вариантах. Избы обычно отапливались, другие помещения (горницы), где жили летом и хранили одежду, печей не имели. В богатом суздальском вотчинном селе Васильевском недалеко от церкви стоял боярский двор со следующими постройками: двумя горницами (одна с комнатой, «а у комнаты на красных столбах чердачок», другая без комнаты), между ними «двои сени», «повалуша с кровлями», «мыльня на земле с сенями». На том же дворе имелись три житницы, в одной из которых, кроме зерна, хранились овечья шерсть, пивной медный котёл, «кубик перепусной с трубой» (перегонный куб для курения «хлебного вина»), коробы новгородские, медная и оловянная посуда. На боярском дворе располагались конюшня и сенник под одной кровлей, погреб с напогребницей, поварня. Во дворе находилось три улья. Двор был огорожен «городьбой в заборе». Княжеский двор Б. К Черкасского в Рязанском уезде был окружён бревенчатыми стенами («круг двора острог рублен»). Рядом находился «конюшенный двор, а на нем живут конюхи, да люцких 18 дворов да крестьянских 100 дворов». За «городьбой» стоял двор приказчика (изба, две клети, мыльня). Во Владимирском уезде в конце XVI века в вотчине братьев Никиты и Козьмы Рагозиных в деревне Яковлеве был двор боярский, «а на дворе хором: изба боярская с передсеньем, да против ея клеть да изба лютцкая, да 3 житницы, да мылня с передсеньем, да погреб, да онбар, да 2 канюшни плетеные». Рядом на холопьем («лютцком») дворе были построены две избы, две клети, четыре «стаи животинные» плетёные (коровники и овчарни), овин и две мякинницы. Неподалёку располагались боярские и людские хмельники {9} .
Кроме деревянного барского дома, почти не отличавшегося внешним видом от крестьянских домов, в провинциальной помещичьей усадьбе той поры имелись служебные помещения — «холопьи дворы», конюшни, скотный двор. «Двор большой, на дворе хором две горницы с комнаты да повалуша, сени одны, поварня, другая поварня естовная, две житницы, дворец конюшенной, на нем четыря конюшни, да сенник, да челяденной двор, на нем два подклета, да изба, да за двором пять дворъцов люцких…» — так выглядела довольно богатая псковская усадьба князя Ивана Бабичева в селе Озерцы Которского погоста, описанная после его гибели в 1572 году. На дворе стояли 14 построек жилого и хозяйственного назначения, но все они были пусты: к тому времени сделали своё дело опричный эксперимент, затяжная война, повышение налогов и чума. В 1584 году в Коломенском уезде А. С. Лашинский заложил свою «куплю», деревню Полубояриново, при которой находился «двор боярской, а на дворе хором: горница с комнатою, да повалушка, да две житницы, да мыльня, да поварня». В деревне было три крестьянских двора, каждый с избами и клетями.
Таким образом, те, кого школьные учебники называют на западный манер «феодалами», на деле представляли собой служилые «чины», сильно различавшиеся по статусу и доходам. Попытайся кто-то объяснить, к примеру, боярину князю Ивану Петровичу Шуйскому, что он и его коллеги по Боярской думе являются «братьями по классу» с каким-нибудь рязанским «сыном боярским» Ивашкой Вострой Саблей, он бы не понял да еще и возмутился бы: как можно сравнивать его, представителя «честного» рода, с безвестным служилым человеком, может быть, вчерашним холопом или конюхом! А в глазах помещика «богатины»-бояре выглядели главной причиной его бедности и тягостей службы, и эти настроения как раз упрочивали царскую власть в её борьбе против «вольностей» и притязаний аристократии.