Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах
Шрифт:
Секретарь горкома товарищ Никитин сравнительно молод, располагающая улыбка, открытый взгляд, он сразу пленил меня ‹…› Казалось, что мы давно с ним знакомы. Рассказал ему о своих приключениях. Он посмотрел и заключил:
– Видок у тебя бледный.
Позвал секретаршу и велел накормить. Ну, думаю, помолочу. А секретарша принесла 200 г хлеба, стакан молока и на этом ограничилась. Нужно было бы повторить и сделать один-два захода, но, видимо, в гостях не своя воля.
Секретарь райкома велел написать заявление на
– Ну, а теперь собирайся в обратный путь вглубь страны, в Ленинград дорога закрыта. Пелла, Назия и Мга заняты немцами, – спокойно сообщил он.
– Я ленинградец и должен быть там живым или мертвым.
– В таком случае есть один путь. Садись на пароход, доедешь по Волхову, затем по Неве прямо до пристани у Исаакиевского собора.
– А много проезжают по этому пути?
– Не многие, много гибнет.
– Этот путь не для меня, погибнуть дело невеликое, живым вернуться – это цель.
– Сегодня пробуем пропустить бронепоезд, а следом товарный, вот с ним и поезжай.
Пулей лечу на станцию к военному коменданту. Есть записочка на обед и разрешение на выезд. Пообедал прилично. Паровоз и четыре вагона пойдут вечером.
Встретил моих попутчиков-краснофлотцев. Получили паек и предложение остаться, но они отказались. Поедем в свою часть, заявили они.
Все съели, а есть хочется. Отправились на промысел. Не доходя до военкомата в стороне от набережной – небольшой домик. Вошли. Хозяйка выслушала и говорит:
– Мы эвакуируемся, многие уже давно уехали, идите в огород, накопайте картофеля, свеклы и моркови и варите. Вот вам котел, дрова есть. Не оставлять же немцам, лучше самим съесть.
Поработали на славу. Картошки целое ведро. Хозяйка дала соли, кусочек хлеба. С хлебом тут плохо, муки много, а пекарни нет, печь негде. Наелись досыта, живот пучит.
Мои попутчики не хотят расставаться со мной, едем вместе. Проезжаем одну станцию, выходит начальник, вручает жезл, едем дальше, порядок. Вдруг – стой! Не доезжая станции Жихарево обстрел, ложимся на пол. Поезд задним ходом возвращается к станции Волховстрой. Военный комендант смеется:
– С приездом, поздравляю.
Тут не до смеха, были близко от родного города, а в город не попасть. Опять отправились спать на вокзал.
Обидно: буквально тысячи военных бродят в Волховстрое вооружены и сыты. Все они из уст в уста передают о том, что во Мге высадился большой десант автоматчиков, что нет силы, способной его уничтожить. Трусы, паникеры, десант человек 400, а тысячи – о нем говорят. Дать бы сюда рабочих Кировского завода, они бы дали жизни гадам, показали, как нужно бить врага.
3 сентября [1941 года]
Снова в кабинете секретаря горкома:
– Товарищ Никитин, решил идти пешком, посоветуйте, как лучше пройти. Обстановка обостряется, и все пути могут быть отрезаны.
– Идите, но путь может быть тяжелым. До Ленинграда 155 км. Идти нужно так. До села Путилова, затем вниз на Канаву, по Канаве до Шлиссельбурга.
Попрощались.
С моим планом краснофлотцы не согласились. Иду один. Вечереет. Предстоит далекий путь.
Ребята не отпускают. Жалко. Нельзя терять время. Пожали руки, и крупная слеза скатилась по моей щеке. Не знаю, то ли от обиды и боли расставания, то ли от неопределенности перспективы возвращения в Ленинград, к дорогим друзьям и товарищам.
Неукротимое желание вернуться, только оно сопутствовало мне всю дорогу. ‹…›
Сколько прошел километров, не знаю, устал чертовски. Уже стемнело. Безлюдно, только изредка проходят патрули.
Ночую под открытым небом, трава влажная, холодно, и ужасно хочется есть.
4 сентября [1941 года]
Прошел деревню. Она совершенно пуста, окна открыты, двери настежь. Где же наша армия, уж не заблудился ли я. На грядке нашел морковку, она не красная, а черная, огурец дряблый. Соли нет, хлеба нет.
5 сентября [1941 года]
Впереди большое село. Путилово. Справа белая церковь. Едва иду. Рассказывали, что до Путилова 67 км. Идти дальше. Не выдержу?!
Спать на земле нельзя: иней, начались легкие заморозки.
Хочу пить. Теперь моя дорога пойдет лесом до Канавы.
– Стой! Куда?
– В Ленинград, – ответил я подошедшему ко мне красноармейцу в летней пилотке. Проверив документы, патрульный, улыбнувшись, заметил:
– В Ленинград едва ли пройдешь, смотри не сбейся с пути, а то попадешь в гости к немцам.
Спасибо дал закурить.
Покурил, напился воды, как будто легче стало. Двинулся в поход.
Иду по краю проселочной дороги. Кто-то шевелится в лесу, впереди какой-то шум. Холодный пот выступил. Что делать? Идти или подождать? Ждать хуже: могут подумать, что испугался.
– Товарищ, нет ли спичек? – спросил чей-то голос.
– Нет. А вы кто такой?
– Колхозники мы, из деревни. Деревню бомбят, вот мы и живем в лесу, вырыли себе землянки, здесь и находимся.
– Нет ли чего-нибудь поесть?
Холодная картошка, печеная, горелая, сплошной уголь, с голодухи показалась вкусной, ем да расспрашиваю. Как пройти? Скоро ли Шлиссельбург? И т. д. Бедные ребята, старики, прогнали их с насиженных мест.
Пользуясь присутствием людей, проспал спокойно три часа.
6 сентября [1941 года]
Весь день и вечер в дороге. Вдали виднелся большой населенный пункт.
Ночь. Вот пристань. Меня ведут мимо нее в милицию. Тут свои порядки, мало иметь документы, надо еще иметь отметку местной милиции. ‹…›