Повседневная жизнь паломников в Мекке
Шрифт:
А вот ряды алжирцев в хаотическом беспорядке, но зато на их одеяниях- джеялабахни одного пятнышка, а вокруг головы гордо обернут шеш— белый или шафрановый тюрбан, отличающий выходцев из Северной Африки, которому алжирцы дали насмешливое прозвище «33 оборота». Женщины прячутся в своем исламском одеянии, которое можно даже назвать «современным»: пепельно-голубой плащ, платок, закрывающий голову и шею, так что видно только лицо, причем и оно закрыто солнечными очками. Чулки и перчатки разных цветов говорят о благосостоянии мусульманки и придают ее наряду современную ноту.
Египтяне выдают свое присутствие шумом и смехом. По числу людей, страдающих ожирением, это «американцы» арабского мира. То здесь, то там мелькают фигуры нубийских феллахов, худых, безбородых, утонувших в своих черных одеждах, по форме напоминающих бутылку. Они сильно отличаются от волосатых, упитанных соотечественников. Не секрет, что в стране
Зал ожидания переполнен. Повсюду среди людей, одетых в ихрам и в более-менее традиционные наряды, встречаются нелепые «смешанные» костюмы, варьирующиеся в зависимости от возможностей каждого от богатых мусульманских одежд до западного рубища. Выработалась униформа для этого сочетания: прекрасная твидовая рубашка, которую вон тот палестинец носит поверх своей абайи(восточный вариант джеллабы) — весьма элегантная примета такого костюма. Эта мода прекрасно знает увлечения и предпочтения своих последователей, у нее даже есть свои денди и свои законодатели. Вот, к примеру, марокканец в ковбойских высоких сапогах, хотя и приехал он из страны вечного зноя, а на плечах у него бурнус. В глазах таможенников он настоящий супермен. А вот кабил из Алжира: традиционная джеллаба, а глаза смеются из-под баскского берета. Эдакий паломник-«французишка». Отличились и молодые женщины, сидящие неподалеку: чтобы удобнее было сидеть, они украдкой приподнимают платья, обнаруживая под ними бледно-голубые джинсы. Но пальма первенства принадлежит сирийцу, щеголяющему в костюме-двойке и с галстуком, но с традиционной феской на голове. Кое-кто тихо фыркает от смеха, заметив на его ногах футбольные бутсы, снабженные, как и полагается, шипами.
Часы ожидания текут один за другим, и здесь уже не до веселья. Стрелки показывают полдень на «солнечном» циферблате, а на соседнем они замерли на отметке пять часов. Пять часов ожидания. Без еды, без воды, без кресел, на которых можно было бы отдохнуть. Непрерывно посещаемые туалеты исторгают тошнотворный запах. Люди заходят туда по-праздничному одетыми и вновь появляются на пороге в ихраме, готовые к пятничной молитве, а за ними поднимаются отталкивающие испарения.
Напряжение нарастает, престиж Саудовской Аравии падает. Надо думать, что он не в запахе святости среди гостей Бога. Бедных солдат, призванных поддерживать терпение путешественников, одолевают вопросами, упреками и даже угрозами те из правоверных, кого усталость и сон еще не заставили устроиться на выложенном плиткой полу. Раздаются выкрики: «Да здравствует Хомейни!» Чей-то голос: «Мы ведь не из Тель-Авива! Аллах велик!»
Солдат, обеспокоенный тем, что начинаются беспорядки, вызывает по рации подкрепление, и немедленно толпа его коллег заполняет зал. Сдержанно, но сурово они требуют соблюдать спокойствие и терпение. Спящие на полу люди просыпаются и вскакивают, и вот они уже снова готовы молиться и взывать к Богу.
«Вон там зал почти свободен и там ждут полицейские!» — кричит камерунец, показывая пальцем в сторону соседнего помещения. По залу проносится одобрительное гудение. Турки, держащиеся вместе в одном углу, хранят безразличие; слегка сутулясь, они с задумчивым видом перебирают четки. Их жены позевывают или же шепчут молитвы. Алжирцы нервничают. «Во имя Аллаха, они же тоже мусульмане! Не заберем же мы вашу нефть!» — бросает старик с обманчиво ангельским выражением лица. Военные удаляются, чтобы отчитаться перед начальством. Даже под вентилятором всем жарко. Из показной набожности или из фатализма группа ливанцев и алжирцев выстраивается в ряд, чтобы начать молитву. Им не нужно исхитряться, чтобы вычислить направление кыблы, достаточно просто повернуться спиной к уборным. Стоя, они готовятся выполнять традиционные простирания под потерянным взглядом своих сидящих супруг. Подбородки вздернуты, взгляд едва ли не насмешливый. Пока остальные были заняты перебранкой с солдатами, они нашли нужное направление, пока остальные боролись с таможенниками, они обращались к Богу.
Молясь, они зевают, поглядывают на часы, переминаются с ноги на ногу и воздевают руки: «Аллах Акбар!» Падают на пол, прижимаясь носами к разбросанным окуркам, затем поднимаются и садятся на пятки, кладя руки на бедра ладонями вверх. Вновь простираются на полу, воспевая величие Бога. Какая поразительная картина, какой контраст между этими людьми, склонившимися в спокойствии и сосредоточенности, и окружающей их суетой! Молящиеся невозмутимо поднимаются, прижимают руки к сердцу и возвращаются к своим делам. Одни, скрывая любопытство, разглядывают царящую вокруг суматоху. Другие, заметно смущаясь, барабанят ногой по полу, следя за губами направляющего их молитву имама. Они почесывают низ живота, почему-то подергивают ногами и ерзают, всплескивая руками, словно устраняют невидимое препятствие. Эти жесты для многих кажутся пошлыми и недопустимыми во время молитвы, и здесь кроется еще одна причина, по которой
Нужно быть плохо знакомым с религией Магомета, чтобы удивляться этому «вуайеризму» процессуалистов. «В религии нет места стыдливости», — говорит традиция. «И ниспослали мы Писание в разъяснение всего сущего» (Коран, 16:91/89),включая вред от брюк.
«Проходите в соседний зал со своими паспортами!» — объявляет солдат. Наконец-то! Даже имам заметно ускоряет темп молитв. Это разрешается. «Руководящий общественной молитвой должен быть краток, — говорил Мухаммед, — потому что за ним следуют слабые, больные, пожилые люди или дети». Его миссия выполнена, и каждый собирает обувь, вещи, зовет жену и направляется к заветной двери. Дети плачут, женщины вопят, мужчины призывают к спокойствию. Военные, на которых напирает толпа, предупреждают: «Сначала женщины и дети». Немедленно людская волна откатывается назад и затихает. Красноречивое молчание служит ответом на это распоряжение. Ни мужчины, ни тем более их жены не решаются оказаться в одиночестве. И в самом деле, какая супруга отважится на то, чтобы очутиться одной с глазу на глаз с пограничниками и с таможенниками, открыть лицо, отвечать на множество вопросов — без мужа! «Нет, нет и еще раз нет! — надрывается тунисец. — Мы мусульмане, а не эти любители виски и лыжных курортов! Либо каждый заходит вместе с семьей, либо вообще никак», — заключает он под одобрительными взглядами паломников.
Зал, где проверяют документы, более удобный. В нем даже есть кресла. Очередь тянется вдоль красной линии, проведенной на полу для того, чтобы отделить окошечки от толпы. Как и в нью-йоркском аэропорту, за нее можно заходить строго по одному. Но в Джидде делают исключение для супружеских пар, потому что «уважающая себя» мусульманка не должна разговаривать с незнакомцем. За нее на вопросы отвечает муж. Только однажды три жительницы Магриба открыли лица и прошли прямо за стойку, зарезервированную для «официальных делегаций и важных лиц», вызвав тем самым изумление полицейских. Огромного роста сутулый старикан с горящим взором подпрыгивает на месте, подавая юным девицам яростные знаки. Те узнают его и спешат почтительно поцеловать ему руку, перед тем как последовать по коридору, запрещающему проход иностранным служащим. Это явно было окошко для женщин легкого поведения, скрашивающих досуг старого эмира, они прибыли сюда в роли «учительниц французского в начальной школе» или, что более вероятно для хаджа, — паломниц.
Представителей французской мусульманской общины в Саудовской Аравии встречают очень радушно. Они просачиваются к выходу за охранником. «Как крабы, — бросает им вслед египтянин. — Вы что думаете, что в день Страшного Суда он поможет вам и в рай таким образом проскользнуть?» Полицейские, болтая друг с другом, вывешивают на своем посту надпись «закрыто», и паломники сбиваются в плотную кучу.
Сотрудник, сидящий за компьютером, безукоризненно вежлив. Аккуратный, немногословный, он работает очень эффективно. Ничего общего с наглостью и подозрительностью своих арабских коллег. У одного африканца он быстро спрашивает имена его матери и бабушки с дедушкой по отцовской линии и быстро заносит информацию в компьютер. Горе тому нерадивому или забывчивому путешественнику, который не даст точных сведений о следующей поездке. Информационное обеспечение здесь не уступает экономически развитым странам. И вот — первый штамп в паспорте.
Справа находится еще один зал, в нем паломники проходят тщательный досмотр личных вещей. Вероятно, пресловутая арабская мужественность заставляет стойко переносить моральный удар, когда пухлый бородач профессиональными движениями начинает ощупывать каждого, включая те части тела, которые вдумчиво «взвешиваются в руке». Без комментариев.
Быстрый осмотр багажа. Сумки, саквояжи исследуются на предмет контрабанды или чего-то недозволенного. Иранские путешественники уже давно навлекли на себя подозрение своим пристрастием к чемоданам с двойным дном и любовью к взрывчатым веществам. А пакистанцы частенько обнаруживают досадную забывчивость, привозя с собой вместо посоха паломника порцию гашиша. ЛСД, кокаин, взрывчатки — вот с чем борются в королевстве. Огромный плакат на стене аэропорта призывает горожан содействовать работе полиции, чтобы искоренить эту чуму — наркотики. Как гласит пропаганда ваххабитов, это — «страшное зло с дьявольской сутью и иранскими корнями, от которого необходимо защитить молодежь и страну».