Повседневная жизнь Петра Великого и его сподвижников

Наумов Виктор Петрович

Петр I передвигался с невероятной быстротой, зачастую продолжая путь ночью, поэтому мог добраться от Петербурга до Москвы за трое суток. Таким же образом он преодолевал и гораздо большие расстояния. В конце декабря 1705 года английский посланник Ч. Уитворт отметил, что Петр проделал путь от Гродно до Москвы за пять дней, проехав не менее 800 миль. Дипломат поясняет: «…он день и ночь ехал в санях, лежа (по здешнему обычаю), менял лошадей через каждые пять миль, без малейшей потери времени, и затем гнал от станции до станции с возможной скоростью» ⁽²⁴¹⁾. Уитворт всё же несколько преувеличил скорость передвижения царя; согласно Походному журналу, тот ехал от Гродно до Москвы 12 дней ⁽²⁴²⁾.

Петр любил безостановочную езду, но в то же время имел все условия для отдыха в случае остановок. Юль отмечает, что «по всей России на ямах и между ямами, где по дальности расстояния приходится кормить лошадей, царь выстроил для себя

особенные дома. В каждом он содержит дворецкого, обязанного смотреть за порядком в доме, а также иметь в погребе пиво и небольшое количество съестных припасов, чтобы царю во время быстрых переездов его по России, предпринимаемых для неожиданной ревизии губернаторов и комендантов, было что есть и что пить и где приютиться» ⁽²⁴³⁾.

Датский посланник обратил внимание на примечательный факт, касающийся передвижений Петра I по стране. «Любопытно, — пишет он, — что, путешествуя по России, царь ввиду малочисленности своей свиты ездит не в качестве царя, а в качестве генерал-лейтенанта и на этот конец берет у князя Меншикова особую подорожную. Так как по всей России приказания князя исполняются наравне с царскими, то с этою подорожной царь едет и день и ночь без малейшей задержки» ⁽²⁴⁴⁾.

Основными средствами передвижения в зимнее время являлись сани и возки. У выездных саней (пошевней ^[51]) полозья загибались спереди так, что представляли собой полукруг. Кузов имел высокие заднюю и переднюю части и пониженную среднюю, в нем устанавливались две скамейки — на одной размещались пассажиры, на другой — ездовой. Для дальних поездок использовались небольшие сани с полузакрытой задней частью кузова; пассажир в них лежал, прикрываясь сверху меховой или войлочной полостью ⁽²⁴⁵⁾. Голландский путешественник Корнелий де Бруин описывает русское средство передвижения: «Сани эти делаются так, что один человек может удобно улечься в них. Нужно иметь также свою постель, шубы и добрые одеяла, чтобы защититься от сильного холода. Задок саней покрывают рогожей, а всё остальное обивают сукном или кожею. Сверху сани покрываются мехом или кожей, подбитой сукном, или одной кожей для защиты себя от дождя и снега». Юст Юль на себе испытал комфорт этого транспортного средства: «…в санях, несмотря ни на какой холод и мороз, мне лежалось так хорошо и тепло, что когда по моему приказанию их закрывали со всех сторон, я скорее мог пожаловаться на жару, чем на холод. У каждого из моих людей были тоже свои отдельные сани, снабженные, как следует, покрывалами и полостями, так что нельзя было путешествовать удобнее» ⁽²⁴⁶⁾.

Датский дипломат приводит короткую зарисовку отбытия царя из Нарвы в Петербург 21 ноября (2 декабря) 1709 года: «В 10 часов вечера царь выехал из Нарвы при орудийном салюте с вала… Лица царской свиты, все пьяные, улеглись каждый в свои сани. За городом, при громе орудий, лошади их помчались по разным направлениям, одни туда, другие сюда» ⁽²⁴⁷⁾.

Для переездов на большие расстояния в зимнее время использовался возок, представлявший собой стоящую на полозьях «комнатку» с маленькими окошечками и широкими дверями, обогревавшуюся жаровнями. Внутри возков размещались стол и лавки ⁽²⁴⁸⁾. 8 декабря 1721 года императрица Екатерина Алексеевна подарила такой экипаж герцогу Карлу Фридриху. Берхгольц отмечает, что это были «большие двухместные, превосходно сделанные дорожные сани, очень удобные для путешествия и устроенные как карета (с окнами по обеим сторонам), так что могут вместить в себя и хороший запас съестного. Но здешних маленьких почтовых лошадей для них нужно не менее шести или восьми» ⁽²⁴⁹⁾.

Летом в России, как и на Западе, представители высшего сословия ездили в основном в каретах. Разновидностью этого типа экипажей являлись колымаги — большие двух- и четырехместные кареты с кузовом прямоугольной формы. У карет первой четверти XVIII века кузов обычно суживался книзу, передняя и задняя стенки были изогнуты в нижней части. В верхней части передней и боковых стенок и дверей были окна с зеркальными стеклами. Задние колеса были больше передних. Так выглядела, например, четырехместная карета, принадлежавшая герцогу Гольштейн-Готторпскому ⁽²⁵⁰⁾. В петровское время существовали также полукаретья — экипажи с раздвижным кузовом, что было удобно для путешествий в летнюю жару.

У Петра I имелась коляска облегченной конструкции с откидным верхом. Подвеска кузова в ней была осуществлена с помощью широких и толстых ремней, заменявших рессоры ⁽²⁵¹⁾. В начале XVIII века коленчатые рессоры (пружины) появились в конструкции западноевропейских и отечественных карет, однако для такого легкого экипажа они не требовались. Но любимым средством передвижения Петра в летнее время являлся легкий двухколесный экипаж. Г. Ф. Бассевич отмечал, что царь обычно «ездил по городу в одноколке, имея одного денщика рядом с собою, другого следовавшего позади верхом» ⁽²⁵²⁾. Я. Я. Штелин также утверждал, что Петр «никогда не ездил в карете или в коляске, но всегда в одноколке, в которой по нужде могли сидеть двое. Во время его царствования находились в придворной конюшне только две четвероместные кареты для императрицы и императорской фамилии да еще у князя Меншикова две старинные парадные кареты» ⁽²⁵³⁾. Ф. В. Берхгольц писал: «…бедный император не имеет своего собственного цуга; он всегда ездит на плохой паре и в кабриолете под стать лошадям, в каком даже не всякий из здешних граждан решился бы ехать». Однако современная исследовательница О. Г. Агеева утверждает, что у Петра имелся собственный выезд, которым еще с 1б90-х годов ведал глава его конюшни С. Алабердеев ⁽²⁵⁴⁾.

Действительно, в источниках отмечено несколько торжественных случаев, когда государь выезжал в роскошных экипажах. Например, во время свадьбы Ивана Федоровича Головина и Анны Борисовны Шереметевой 16(28) декабря 1702 года Петр ехал «в отличной голландской карете, с шестернею лошадей, серых с яблоками» ⁽²⁵⁵⁾. Однако подобные эпизоды происходили крайне редко, обычно же царь предпочитал легкие и простые средства передвижения. Этим он отличался от своих соратников и других представителей знати, для которых великолепие выезда являлось вопросом престижа. Юль отмечал, что «в Москве люди, которым дозволяет состояние, всегда ездят шестериком: впереди едут верхом 4 — 6 человек прислуги». По его словам, то же происходило и в Петербурге: «всякий, кому позволяют средства, ездит здесь шестериком. Ездит так не только генерал-адмирал (Ф. М. Апраксин. — В.Н.), но и генерал-майор Брюс, и обер- и унтер-коменданты, притом по самому городу, когда иной раз им не приходится проехать и ста шагов» ⁽²⁵⁶⁾.

Барон Генрих фон Гюйссен составил описание торжественного въезда в Москву Б. П. Шереметева в ноябре 1708 года после взятия Яма и Копорья: «Вначале генерал-фельдмаршал Шереметев в санях пространных с дышлом о шти (шести. — В.Н.) возниках (то есть упряжных лошадях. — В.Н.) в бронях немецких, на которых шоры зело пребогатыя и изрядныя были. Перед ним ехали в убранстве французском дворовые его походные люди 30 человек и конюшей его верхами. И прежде тех дворовых людей ведены его ж, фельдмаршала, три лошади простыя (без всадников. — В.Н.) во всём конском немецком изрядном наряде, а за теми простыми лошадьми его ж, фельдмаршала, сани походныя везены шестернею» ⁽²⁵⁷⁾.

Каждый петровский вельможа имел несколько экипажей на все случаи жизни. Так, в 1718 году в «анбаре» адмиралтейского советника А. В. Кикина на Коростынском погосте Новгородского уезда стояли «каляска отметная на дрогах, обита кожею, с покрышкою, гвозди железные, а в ней подбито стамедом васильковым; другая каляска на дрогах отметная, крыта кожею, в ней подбито пестрою крашениною, бес калес, назади кожа прошибина; третья каляска на дрогах лубеная, верх холстиной черной, в ней подбито крашениною пестрою; четвертая каляска на дрогах лубеная, верх парусной черной, в ней подбито пестрою крашениною». На дворе барона П. П. Шафирова в Ломовской слободе Пензенского уезда в 1723 году имелись «4 коляски с крышками, кожи черные, волчки крыты кожами, что ездят зимою; однаколка, обита сукном на ремнях; 7 телег, ящиков с колесы» ⁽²⁵⁸⁾.

Разумеется, для выездов использовались самые красивые кони. Выше речь уже шла о том, как гордился своими чубарыми, чалыми и гнедыми фельдмаршал Б. П. Шереметев. Секретарь австрийского посольства И. Г. Корб отмечал: «…у московитян в цене лошади большие и видные. Они охотники до арабских и альтенбургских лошадей ^[52]; но и Московия производит лошадей особенно замечательных по их быстроте; лошадей этих называют бахматами ^[53]» ⁽²⁵⁹⁾.

Однако в то время даже знатным людям приходилось много ездить верхом, особенно на войне. По свидетельству Берхгольца, Петр I предпочитал ездить на маленьких верховых лошадях, на которых было удобнее садиться ⁽²⁶⁰⁾. Но любимая лошадь государя по кличке Лизетт ^[54]была персидской породы, высоко ценившейся в России. Петр увидел ее в военном лагере под Ригой в ноябре 1709 года и тут же приобрел, отдав за нее 100 голландских червонцев и свою прежнюю лошадь. С той поры он редко расставался с Лизетт, которая оказалась на редкость выносливой — могла пробежать в день до полутораста верст «без всякого при том себе вреда и надсады». Лошадь носила своего венценосного всадника во время Полтавской битвы (1709) и в Прутском походе (1711). Лизетт, преданно любившая его, иногда, соскучившись, убегала из стойла и сама разыскивала своего хозяина. Если же откладывалась намеченная поездка и лошадь, уже оседланную, уводили обратно в конюшню, она, «как бы будучи тем обижена, потупляла вниз голову и казалась печальною до такой степени, что слезы из глаз ея выкатывались».