Повседневная жизнь Петра Великого и его сподвижников
Шрифт:
Когда гости сели за стол, Петр I отпустил шутку по поводу разоренной Речи Посполитой:
— В Вене я от хорошего корму потолстел было, но всё взяла назад бедная Польша.
— Дивлюсь этому, ваше царское величество, — возразил ему толстый польский посол, — я родился там, воспитался и приехал сюда, как видите, жиряком.
— Ты растолстел не там, но в Москве, — парировал Петр, намекая на большое содержание, отпускаемое из казны на нужды иностранных дипломатов (309).
Далее произошел неприятный эпизод, когда царь в приступе ярости едва не убил первого русского генералиссимуса Алексея Семеновича Шеина, о котором стало известно, что он за взятки производил своих подчиненных в полковники и другие высшие офицерские чины. Ближайшие соратники Петра сумели потушить его гнев и спасти Шеина от верной смерти. «За этой страшной грозой, — продолжает Корб, — наступила прекрасная погода: царь с веселым видом присутствовал при пляске».
Затем Корб отметил занятный эпизод: две горничные девушки пробрались было тихонько посмотреть на пляску царя и гостей, но Петр приказал солдатам их вывести. Пирушка продолжалась до половины шестого часа утра (310).
Одновременно с изменением летосчисления новогодние праздники сливаются с рождественскими. В начале января 1708 года английский посланник Уитворт сообщил Гарлею, что Петр I «занят обычными в России на святках развлечениями: пением рождественских молитв и празднествами то в одном доме, то в другом в сообществе с знатью и вообще с приближенными лицами. Он обошел все дома Москвы, которые обыкновенно удостаивает своим посещением, а в день Нового года сам угощал знатнейших особ, причем празднество закончилось блистательным фейерверком». 2 января царь обедал во дворце Меншикова в Немецкой слободе. В это время явился курьер с известием о начале наступления шведских войск. Его постарались сохранить в тайне, слух всё же распространился и заметно испортил настроение гостей. Однако царь «оставался на празднике до вечера, а затем посетил все дома, которые полагал посетить на святках, но с некоторою поспешностью, выиграв день или два, чтобы затем немедленно отправиться к армии».
Новогодние праздники 1710 года снова прошли в Москве. Уитворт сообщал статс-секретарю Бойлю 5 января: «1-го числа текущего месяца Его Величество угощал всех знатнейших особ и иностранных министров торжественным обедом. Вечером приготовлен был прекрасный фейерверк и сожжен с полным успехом. Тут было несколько изображений и надписей; особенно выдавались: Фаэтон, пораженный молнией, и намек на медаль, недавно выбитую в Швеции, на обратной стороне которой изображены две колонны; из них одна сломана у самого пьедестала, на другую кидается лев, готовясь опрокинуть ее. При фейерверке сначала засветились колонны, увенчанные императорскими коронами и украшенные множеством разнообразных огоньков, синих, зеленых палевых. Когда они погорели некоторое время, выдвинулся лев; при его приближении к первой колонне она вдруг сломалась у пьедестала, но когда лев подошел ко второй, — орел с распростертыми крыльями (изображавший царский герб) выпустил ракету, которая сорвала голову и шею льва; колонна же продолжала стоять непоколебимо. Его Величество пояснил мне эту часть потехи», Этого объяснения Уитворт не приводит, но можно понять, что первая колонна символизирует поражение русских войск под Нарвой в 1700 году, а лев с оторванной головой означает крушение шведской армии под Полтавой в 1709-м.
За обедом был провозглашен тост за здоровье всех монархов, состоящих в дружбе с русским царем. Петр при этом заявил Уитворту, что здравица относится преимущественно к английской королеве Анне, «так как он уверен, что может считать ее в ряду своих друзей» (311).
Во время утренней службы на новый, 1710 год «царь стоял посреди церкви вместе с прочею паствой… На царе был орден Св. Андрея, надеваемый им лишь в редких случаях. Он громко пел наизусть так же уверенно, как священники, монахи и псаломщики, имевшие перед собою книги; ибо все часы и обедню царь знает, как "Отче наш"» (312).
Вслед за церковной службой состоялись светские торжества. Юст Юль описывает их следующим образом: «Царь поехал со всем своим придворным штатом к тому месту, где вечером должен быть сожжен фейерверк. Там для него и для его двора была приготовлена большая зала, во всю длину которой по сторонам стояло два накрытых для пира стола. В зале возвышались также два больших поставца с серебряными позолоченными кубками и чашами; на каждом было по 26 серебряных позолоченных блюд, украшенных искусной резьбой на старинный лад; не говорю (уже) о серебре на столах и о больших серебряных подсвечниках выбивной работы». Петр I снял с себя орден Святого Андрея Первозванного и сел за стол. «Тотчас после него, — продолжает датский посланник, — сели прочие где попало, без чинов, в том числе и офицеры его гвардии до поручиков включительно. Как Преображенская гвардия, так и Семеновская стояли в ружье снаружи». В общей сложности за праздничным столом сидели 182 человека. Пир, начавшись в 10 утра, продолжался целый день и закончился через два часа после наступления темноты. Юль заметил, что за это время царь дважды вставал из-за стола и подолгу отсутствовал. При каждом тосте раздавался выстрел из поставленных перед домом орудий. Датчанин не преминул подчеркнуть экзотические черты этого празднования: «…забавно было видеть, как один русский толстяк ездил взад и вперед по зале на маленькой лошади и как раз возле царя стрелял из пистолета, чтобы при чашах подавать сигнал к пушечной пальбе. По зале лошадку толстяка водил под уздцы калмык. Пол залы на русский лад был устлан сеном по колено» (313).
Вечером 1 января был открыт сезон праздничной иллюминации, «…по всему городу, — свидетельствует датский посланник, — у домов знатных лиц были зажжены иллюминации, изображавшие разного рода аллегории. Потом они зажигались в течение всей зимы, пока вечера были долгие, и горели чуть не ночи напролет» (314).
В 1721 году французский консул Лави был свидетелем череды зимних торжеств. Он рассказывал своему начальнику Дюбуа: «Вот уже несколько недель, как их царские величества и весь двор предаются масляничным развлечениям: устраивают пиршества, катанье в санях и кавалькады самые смешные. Крещенье праздновалось по старинному обычаю, состоящему в том, что святят воду в реке, для чего во льду прорубается дыра, в которую несколько человек русских окунулись и потом выкатались в снегу» (315).
«Обыкновенно от Рождества и до Крещения, — пишет Юль, — царь со знатнейшими своими сановниками, офицерами, боярами, дьяками, шутами, конюхами и слугами разъезжает по Москве и славит у важнейших лиц, т. е. поет различные песни, сначала духовные, а потом шутовские и застольные. Огромным роем налетает компания из нескольких сот человек в дома купцов, князей и прочих важных лиц, где по-скотски обжирается и через меру пьет, причем многие допиваются до болезней и даже до смерти. В нынешнем (1710-м. — В.Н.) году царь и его свита "славили" между прочим и у князя Меншикова, где по всем помещениям расставлены были открытые бочки с пивом и водкою, так что всякий мог пить сколько ему угодно. Никто себя не заставил просить…» (316).
Эта традиция заинтересовала Юста Юля, который в своих записках уделил ей особое внимание: «В каждом доме, где собрание "славит", царь и важнейшие лица его свиты получают подарки. Во все время, пока длится "слава", в той части города, которая находится поблизости от домов, где предполагается "славить", для "славящих", как для целых рот пехоты, отводятся квартиры, дабы каждое утро все они находились под рукою для новых подвигов. Когда они "выславят" один край города, квартиры их переносятся в другой, в котором они намерены продолжать "славить"». Датскому посланнику рассказывали, что «слава» ведет свое начало от обычая православной церкви собираться вместе на Рождество и, отдаваясь веселью, петь «Слава в вышних Богу» в ознаменование того, как рождению Христа радовались пастухи. «Обычай этот, — пишет датчанин, — перешел в русскую и другие греческие церкви, но впоследствии выродился подобно большей части божественных обычаев и обрядов, в суетное и кощунственное пение вперемешку духовных и застольных песен, в кутеж, пьянство и всякие оргии». Это время, с точки зрения дипломата, было бесполезным для дел: «Пока продолжается "слава", сколько ни хлопочи, никак не добьешься свидания ни с царем, ни с кем-либо из его сановников. Они не любят, чтоб к ним в это время приходили иностранцы и были свидетелями подобного их времяпрепровождения» (317). В донесении английского резидента при российском дворе Джорджа Макензи статс-секретарю лорду Таунс-генду от 11 января 1715 года (31 декабря 1714-го по принятому в России юлианскому календарю) отмечено: «Царь в сопровождении самых приближенных особ своего двора ежедневно выезжает в санях, посещая сановников, бояр» (318).
Празднование Крещения с водосвятием в январе 1719 года описано в донесении английского посланника Джеймса Джеффриса лорду Стэнгопу: «Торжество это в известной степени рисует характер русского народа… На определенном месте реки прорубают лед; сюда приходит знатнейшее духовенство и благословляет воду. Как только благословение совершилось, — все желающие омыть грехи свои или желающие исцелиться от недуга подходят к освещенному месту. Знатные особы довольствуются тем, что омывают лицо, простолюдины же раздеваются и окунаются в прорубь с головой с таким убеждением в пользе, приносимой этим душе или телу их — смотря по потребности, — что мне оставалось только изумляться вере и здоровому телосложению принимавших участие в купании вопреки трескучему морозу. Благочестивые родители приносят сюда новорожденных детей для крещения. Уходя, богомольцы обязательно наполняют принесенные с собою сосуды святою водой и несут ее домой и хранят как ограждение от всяких бед в предстоящем году. Это один из древнейших русских обычаев, которому подчиняется и Его Царское Величество, дабы показать, что в делах веры он неразлучен с последним из своих подданных» (319).