Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья
Шрифт:
Убедившись в том, что любознательному путнику все же есть что посмотреть в российской провинции, следовало ответить и на другой вопрос: как правильно настроить взгляд, отдать предпочтение количеству или качеству впечатлений? Бывалый путешественник князь П. А. Вяземский следующим образом отвечал на этот вопрос. «Как во многоглаголании несть спасения, так и во многовидении. По мне, лучше хорошенько осмотреть замечательнейшие места, сблизиться с ними, привыкнуть к ним, — ибо в привычке есть любовь, — нежели на лету многое осмотреть и ни к чему не иметь времени прилепиться сердцем» (28, 711).
«Я очень люблю в прогулках отыскивать безымянные тропинки, удаляясь от больших трактов…» (28, 798).
Особого рода достопримечательности — кладбища
Это волнующее чувство проникновения сквозь время знакомо каждому истинному путешественнику. Не случайно путешественники со всего света во времена Карамзина стремились посетить места, где жили Вольтер и Руссо. Но со временем и сам Карамзин стал классиком, великим человеком России. Его почитатели, первым среди которых был князь П. А. Вяземский, посещают места, описанные в его произведениях.
«“Друзья мои! (говорит Карамзин в «Письмах русского путешественника») Когда судьба велит вам быть в Лозанне, то войдите на террасу кафедральной церкви и вспомните, что несколько часов моей жизни протекало тут в удовольствии и тихой радости!” Я исполнил желание его.
Когда бываю за границей, беру всегда с собой Письма Карамзина и перечитываю многие из них с особенным наслаждением. Люблю отыскивать, угадывать следы его, разумеется, давно стертые с лица земли. Поколения сменили поколение, которое он застал и видел. Гостиницы исчезли. Все приняло новый вид» (28, 885).
«Нам пришлось задержаться в какой-то деревне, и я на несколько минут ощутил себя среди ее обитателей тем самым “путником”, которых не стало с появлением железных дорог, но которых воскресил автомобиль, — этот путник принимает от служанки на фламандских полотнах прощальный кубок вина, останавливается на картинах Кейпа спросить дорогу, как выражается Рёскин, “у прохожего, чей вид ясно дает понять, что толкового ответа не будет”, и скачет в баснях Лафонтена, одетый в теплую накидку под солнцем и ветром, ранней осенью, “когда в пути не помешает осторожность”; в реальной жизни таких “всадников” уже не бывает, но иногда, в часы отлива, мы видим, как один из них скачет на закате по берегу моря (вернувшись, несомненно, из прошлого под защитой вечерних тканей), превращая морской пейзаж в “марину”, где его крохотная фигурка заменяет и дату, и подпись, словно она пририсована Лингельбахом, Вауэрманом или Адрианом ван де Велде в угоду пристрастию к персонажам и сюжетам харлемских торговцев, богатых любителей живописи, к морскому пейзажу Виллема ван де Велде или Рёйсдала. Но самое драгоценное в этом путнике, которого вернул нам автомобиль, — это его восхитительная независимость, позволяющая ему выезжать когда вздумается и останавливаться где понравится. Меня поймут все те, кого ветер хоть раз мимоходом заражал непреодолимым желанием умчаться вместе с ним, увидеть море, где вместо неподвижных деревенских мостовых, тщетно стегаемых ливнем, взору открываются буйные волны, отвечающие непогоде ударом на удар, грохотом на грохот; но особенно хорошо поймут те, кто знает, как жутко бывает иногда вечерами оставаться один на один со своей тоской на всю ночь, те, кто знает, какое счастье после долгой борьбы с этим страхом, когда уже начинаешь подниматься по лестнице в спальню, пытаясь усмирить стучащее сердце, вдруг остановиться, сказать: “Нет, этого не будет! Я не пойду наверх. Пусть оседлают мне лошадь, пусть приготовят автомобиль!”, и всю ночь мчаться неведомо куда, оставляя позади деревни, где тоска задушила бы нас, где мы угадываем ее под каждой дремлющей низкой крышей, но мы проносимся мимо на полной скорости, не узнанные ею, не досягаемые для нее».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
АВТОМОБИЛЬ,
Глава двадцать шестая.
Крестовская застава
Итак, мы простились с путешественником времен николаевского «бездорожья». Под звон бубенцов и причитания валдайских красавиц он умчался в туман минувшего.
Но и в нашем нынешнем «бездорожье», когда, пользуясь метафорами Герцена, «государственная фура… заехала по ступицу в снег», когда не желающие быть послушными овцами у самозваных пастырей люди «стали думать», — путешествие по России вновь становится лекарством для душевного здоровья.
Выражаясь метафизически, можно сказать, что «возвращение в Россию» необходимо для самоидентификацииличности и общества, для ясного понимания того, кто ты, откуда пришел и куда идешь.
А потому отправимся в путь немедля.
Современные дороги не оставляют места для пешехода. Входной билет в это царство скорости — как минимум два колеса. Впрочем, два шатких колеса — это мимолетная причуда оригиналов. А для серьезных людей речь идет, конечно, о четырех.
Но и четыре колеса могут выглядеть по-разному. Тут, как говорится, «возможны варианты». Я бы, например, с удовольствием воспользовался скрипучей бричкой Павла Ивановича Чичикова. Ведь из нее так хорошо видна Россия. Но Чичиков давно не ездит в бричке. А потому единственным средством передвижения будет автомобиль.
Сегодня, когда все только и делают, что смотрят, кто на чем ездит, тотчас всплывает вопрос: о каком, собственно, автомобиле идет речь? На чем вы приглашаете нас ехать, уважаемый автор?
Уклоняясь от скользкой автомобильно-номенклатурной темы, отвечу скромно, но с достоинством: мы поедем на автомобиле, который, безусловно, довезет нас до цели. Более того: он не даст нам оснований как для пролетарской зависти, так и для буржуазного высокомерия. Вот он стоит там, у тротуара, поблескивая своими раскосыми стеклянными глазами и всем своим видом выражая готовность и мчаться, закусив удила, и терпеливо ждать под окнами гостиницы.
В нашем путешествии мы освобождаемся от всякой предвзятости или, как любят выражаться независимые журналисты, ангажированности.Мы не станем подобно Радищеву обличать бесправие крестьян (хотя и нам нашлось бы, что сказать на эту тему) или по примеру Андрея Муравьева служить молебен в каждой придорожной часовне (хотя и мы не чужды обычаям отцов и дедов). И уж конечно мы не станем состязаться с авторами путеводителей, чья потрясающая осведомленность в мелочах скрывает смутное представление о целом.
Мы будем поступать так, как, собственно, и поступал путешественник прежних времен. Он рассеянно смотрел на дорогу, предаваясь размышлениям и воспоминаниям. При наличии достойных собеседников он не прочь был порассуждать, пофилософствовать, а потом на станции спросить сахмовар, достать баул с припасами и открыть заветный «поставец»…
Каждая из дорог имеет свои достопримечательности. И всё же нет вокруг Москвы дороги более интересной, чем Троицкая. Она важна и сама по себе, и как первый участок той великой дороги на север, которую в зависимости от места называют и Троицкой, и Переславской, и Ярославской, и Вологодской, и Архангельской. Эта дорога стара, как сама Русь. Собственно, и Троице-Сергиев монастырь, и Переславль, и сама Москва выросли как грибы на обочине этой былинной дороги, по которой еще Владимир Мономах ходил «сквозь вятичи» из Киева в Ростов.
Но оставим туманную древность. Сегодня эта дорога в культурном отношении прежде всего — путь в обитель Сергия Радонежского, к древним монастырям Переславля-Залесского, к святыням и колоколам Ростова Великого.
О Ростове особый разговор впереди. Признаюсь: я не равнодушен к этому городу. Как выразился один старинный острослов, «для археолога взглянуть на Ростов все равно, что понюхать старую залежавшуюся рукопись: необыкновенно приятное ощущение, лучше лимбургского сыру!» (221, 53). Ну а дорога в Ростов — это двести километров чистой русской истории на фоне левитановской осени или саврасовской весны.