Повседневный сталинизм
Шрифт:
«Алексей Тищенко... приехал с женой Зоей в Магнитогорск в 1933 г., и все их пожитки умещались в одном самодельном чемоданчике. К 1936 г. супруги обзавелись мебелью, в том числе тахтой и гардеробом, и одеждой, включая два пальто, несколько платьев, костюмы, обувь... Его премировали охотничьим ружьем, патефоном, деньгами и мотоциклом» [64] .
Одна ленинградская швея-стахановка, по словам газет, получила часы, вазу, будильник, скатерть, электрический самовар, утюг, патефон, пластинки, труды Ленина и Сталина и еще 122 книги. А вот как описывалась пара знаменитых стахановцев, явившихся на новогодний бал 1936 г. в одежде, полученной в качестве премии: «Он был одет в черный бостоновый костюм, плотно облегавший его стройную фигуру, она — в крепдешиновое платье и черные лаковые туфли, отделанные белой лайкой» [65] .
64
Изложение
65
Цит. по: Siegelbaum L.H. Stakhanovism... P. 228, 230.
Назначение подобных материальных вознаграждений состояло не только в том, чтобы сделать стахановцев богаче и счастливее, но и в том, чтобы сделать их культурнее. Часто культурная составляющая была неотъемлемым свойством вручаемого предмета. «Я могу вам сообщить, что я теперь не живу в старой глинобитной избе, а я получила в премию дом европейского типа. Якультурно живу..." — рассказывала на съезде стахановка-таджичка. Кровати, патефоны, швейные машинки, часы, радиоприемники — все эти товары призваны были помочь своим обладателям преодолеть «азиатскую» отсталость и приобщиться к современности и культуре «европейского типа» [66] .
66
Героини социалистического труда. С. 129 (курсив мой). О символическом значении приобретения кровати см. рассказ Владимира Конторовича в журнале «Наши достижения» (1936. № 3. С. 95).
В других случаях как бы молчаливо подразумевалась своего рода сделка: взамен предоставляемых товаров и услуг стахановцы обязывались стать более образованными и культурными. Подобную ситуацию наглядно иллюстрирует отзыв некоего профсоюзного руководителя о стахановце с Горьковского автозавода Александре Бусыгине и его жене. С одной стороны, руководитель перечисляет все материальные привилегии, предоставленные Бусыгину: он получил новую квартиру, хлеб ему стали доставлять на дом, после того как его жена пожаловалась на очереди в хлебном ларьке, и т.д. С другой стороны — подчеркивает принятое Бусыгиными обязательство повысить свой культурный уровень, как того требует их новый статус передовиков. В особенности много предстоит сделать для этого неграмотной жене Бусыгина. «К жене Бусыгина прикрепили учителя, а ей нужно сейчас из детских яслей прикрепить опытного детского врача, чтобы он научил ее, как культурно воспитывать ребенка, и тогда у ней хватит времени для учебы» [67] .
67
Труд. 1935. 24 дек. С. 2.
Кажется, никто из тех, кто в 1930-е гг. пользовался в Советском Союзе привилегиями, не считал себя представителем привилегированного высшего класса. Молодые администраторы, выдвинувшиеся из рядов рабочего класса, были убеждены, что в душе остаются пролетариями. Старая интеллигенция, при старом режиме постоянно отвергавшая идею, будто она представляет собой элиту, и теперь продолжала в том же духе: после Культурной Революции в сознании этой группы настолько прочно укоренилась мысль об особых гонениях на нее со стороны государства, что признать свое привилегированное положение она никак не могла. Эмигрант-социалист пришел к выводу, что всю интеллигенцию в СССР покупают [68] , но сами представители советской интеллигенции никогда не делали подобных обобщений, хотя нередко обвиняли отдельных своих собратьев в том, что они продались режиму.
68
См. выше, с. 117.
Коммунистов с хорошей памятью и чуткой совестью привилегии порой смущали. В 1920-е гг. в коммунистических кругах тревожились по поводу «перерождения» партии, стоящей у власти, и потери ею революционного духа. Троцкий в эмиграции развил эту мысль, написав в своей книге «Преданная революция», что в СССР зарождается новый привилегированный класс. Его критические высказывания, наверное, задели бы чувствительную струнку в душе коммунистов старой гвардии, если бы они прочли эту книгу, чего им, разумеется, не довелось сделать. Для партии в целом, однако, данный вопрос был менее болезненным, чем можно было бы ожидать. Многие коммунисты явно считали, что нуждаются в особых условиях жизни и заслуживают их.
Среди советских коммунистов 1930-х гг. было распространено, пользуясь словами Пьера Бурдье, «искаженное восприятие» (mis-recognition) привилегий [69] . Такое бывает в тех случаях, когда некая группа, совершая нечто сомнительное или постыдное, не только дает своим действиям другое название, но и мысленно подводит под них новую базу. Мемуары жены высокопоставленного комсомольского функционера, написанные полвека спустя, дают представление о том, как работал механизм искаженного восприятия привилегий в СССР:
69
Bourdieu P. Language and Symbolic Power. P. 151 — 153, 169—170, and passim.
«Мы пользовались, как сейчас говорят, привилегиями. Были спецзаказы, которые выдавались на ул. Кирова, где теперь книжный магазин. Мы были оторваны от чаяний народа, и нам казалось, что так и надо. А потом, как я рассуждала: "Васильковский [муж], ответственный человек, работает много, часто допоздна, себя не жалеет, прославляет Родину". Конечно, на работу за ним машина приезжала. Жили мы на Сретенке, в доме для иностранных специалистов. Большие комнаты, библиотека, мебель, которую просто дали со склада. Своего — ничего, все казенное... Гришка получал партмаксимум, по-моему, 1200 рублей... Я получала 560 рублей. Чтоб мы жили очень шикарно — не скажу» [70] .
70
Мы боролись за идею! Воспоминания Ф. Е. Трейвас // Женская сульба в России / Под ред. Б. С. Илизаровой. М., 1994. С. 90-91.
Тот факт, что жизненные блага — машина, квартира, дача — были не своими, а казенными, играл важную роль, помогая коммунистической номенклатуре избегать отождествления себя с новым дворянством или правящим классом. Совсем напротив, у них же нет ничего своего! Даже мебель казенная, не подобранная самими хозяевами, а просто выданная со склада, на каждом предмете, как вспоминает Е. Боннэр, прибита «двумя маленькими гвоздиками золотая овальная, как яичко, пластиночка с номером». Представителям элиты, не имеющим личной собственности, легко давалось равнодушие к материальной стороне жизни. Как саркастически говорится в одной статье, недоброжелательно описывающей роскошь, царившую на даче у членов казанского руководства, «завтраки, обеды, ужины, закуски и выпивка, постельное белье — все отпускалось бесплатно; гостеприимные хозяева, добрые за счет государства, были лишены каких бы то ни было материальных расчетов» [71] .
71
Боннэр Е. Дочки-матери. С. 121; Крас. Тат. 1938. 21 апр. С. 4.
Луиса Фишера, американского корреспондента, симпатизировавшего Советскому Союзу, тревожили признаки появления привилегий. «Может быть, фактически рождается новый класс», — с беспокойством писал он в 1935 г. Но затем вспомнил излюбленный в СССР довод, что привилегии — временное явление, шаг по пути к всеобщему обогащению:
«Недавнее улучшение снабжения товарами и расширение льгот придали... особое значение привилегиям... Но дальнейший прогресс в этой области практически перечеркнет многие привилегии: когда жилья будет достаточно, получение квартиры перестанет быть привилегией. Привилегии — результат дефицита. В то же время они знаменуют начало конца дефицита и, тем самым, начало собственного конца» [72] .
72
Fischer L. Soviet Journey. P. 55 (курсив мой).
Советский писатель Павел Нилин, говоря о недавно появившемся у рабочих вкусе к хорошим вещам, задается вопросом, можно ли их назвать роскошью. Ответ следует отрицательный. Роскошь, как «авторитетно разъясняет» Большая советская энциклопедия, понятие относительное. «С ростом производительных сил предметы роскоши могут стать предметами необходимости»— именно это и происходит в Советском Союзе [73] .
Сталин внес свою лепту в создание искаженного восприятия, употребляя слово «интеллигенция» по отношению к советской элите в целом и тем самым наделяя коммунистических чиновников таким же культурным превосходством, каким обладали академики и писатели. Объединение правящей и культурной элит в одно понятие было не просто словесным жонглированием, в нем выражалась важная черта умонастроений, царящих в СССР в 1930-е гг. Социальная иерархия превращалась в культурную.Таким образом, советская интеллигенция (в широком понимании Сталина) получала привилегии не в качестве правящего класса или элитарной группы, а потому, что она являлась самой культурной, передовой группой в отсталом обществе. Она пользовалась привилегиями в качестве культурного авангарда — так же как и стахановцы, чье приобщение к привилегиям демонстрировало, что последние не обусловливаются элитарным статусом. Рабочие и крестьяне, пополнившие ряды интеллигенции в результате пролетарского выдвижения, представляли еще одну грань образа авангарда, ибо они, подобно стахановцам, являлись передовым отрядом на пути масс к культуре. «Мы же рабочие,— говорит жена директора в одном романе эпохи позднего сталинизма, напрочь игнорируя и нынешний род занятий своего супруга, и буржуазный образ их жизни, которым только что хвасталась, — у нас с государством одна дорога. Оно было бедное, и мы были бедные, оно богаче стало, и мы приободрились» [74] .
73
НД. 1934. № 6. С. 61.
74
О проекте Конституции Союза ССР (25 ноября 1936) // Сталин. Соч. Т. I (XIV). С. 142, 145; Dunham V.S. In Stalin's Time. Middleclass Values in Soviet Fiction. Durham, 1990. P. 108 (цитата из романа В. Кочетова «Журбины» (1952)).