Пояс неверности. Роман втроем
Шрифт:
— Ты моя птичка! — как бы хотел он сказать этим красивым жестом. Он вообще жестами изъяснялся с большим успехом.
Танька ничего, канарейку приняла. Газоэлектросварщик был ей мил, и если бы еще он не повторял непростительно часто странную присказку «ебать мой хуй». Если честно, каждая фраза газоэлектросварщика была сдобрена этим спорным выражением. Танька пыталась возражать.
— Ну говорю и говорю, не по морде же даю, ебать мой хуй? — искренне удивился газоэлектросварщик.
Антон Антонович очень канарейку полюбил, часто навещал ее на подоконнике, развлекал личным детским пением, особенно ему удавался хит прошедшего лета:
— Па-па-американо-тыц-тыц-тыц…
Канарейка иногда подпевала. Из клетки.
Все бы хорошо, но тут газоэлектросварщик как-то стал пропадать. Ну нет его и нет. День нет. Второй нет. Неделю нет. Танька загрустила очень. И на канарейку обиделась почему-то. Антона Антоновича изругала, что он плохо поет. А газоэлектросварщик возьми и приди на седьмой день.
— Привет, Танька, — сказал он, стаскивая немодные, но добротные ботинки и подмигивая круглым карим глазом, — ебать мой хуй, собирай вещички.
— Каки-таки вещички? — испугалась Танька, представив, что газоэлектросварщик решил хитро выселить ее из дома, чтобы развлекаться на просторах однокомнатной «хрущевки» с гулящими девицами. Она даже заглянула ему за спину, как будто думала обнаружить там парочку особо гулящих, в трико с блестками и плюмажем.
— С четвертого января я работаю тоже на стройке, но в Португалии, — слегка объяснил ситуацию газоэлектросварщик и подмигнул снова, — толковый сварной народ всем нужен, даже неграм. Ты со мной и Антоха, конечно, тоже.
Танька неинтеллигентно приоткрыла рот и стояла так какое-то время. Антон Антонович танцевал, выбрасывая вперед обе ноги одновременно, канарейка орала. В клетке.
— Ебать мой хуй, — подтвердил свои серьезные намерения газоэлектросварщик.
Зачем только я это пишу-то сейчас, дорогой мой молескин, а просто, если слышишь какие-то вещи постоянно, они начинают жить уже в твоей голове своей отдельной жизнью, и сделать с этим ничего невозможно.
м., 29 л.
Да, мой ангел, воспоминания — скверная вещь, даже если знаешь, чем все закончилось. Воспоминания избирательны. Да к тому же они так и норовят задним числом измениться, как меняется история нашей родины в школьных учебниках. Только что была одна история — а сейчас уже совсем-совсем другая.
Вот и я напрочь не помню, как мы с этим Ромиком шли с вокзала к такси. Не помню даже, куда мы ехали. Мои тогдашние странствия по городу слились в моей памяти в одну бесконечную дорогу — то на трамвае, то на троллейбусе. Поэтому я не запоминал улиц. Я просто сидел на заднем сиденье таксишной «Волги», пил подаренное пиво и молчал.
А вот пиво я помню. Это была «Балтика-номер-три», которая совсем недавно появилась, с блеклой серебристо-голубой этикеткой, неожиданно вкусная. «Пиво сварено для вас», — было написано на этикетке, и стояла чья-то подпись.
«Охреневаю от вашей „Балтики“, — объявил Ромик. — Всегда беру, когда в Питере бываю».
«Все полезно, что в рот полезло», — отозвался таксист. Таксисты всегда были шутниками.
Это я тоже почему-то запомнил.
Потом был провал. Помню, как мы вышли из такси в незнакомом квартале, где пятиэтажки-«хрущевки» прятались среди раскидистых лип и кленов. Здесь Ромик огляделся. Забрал у меня недопитую бутылку, зашвырнул в кусты. Странно: он выглядел абсолютно трезвым.
«Дело есть, — коротко сказал он. — На миллион».
Рубиновые «Волгины» фонарики скрылись за деревьями. Я смотрел на Ромика с преданностью. Не то чтобы я был наивным, скорей наоборот. Я уже почти понимал, кто он и чем он занимается. Но пиво сделало свое дело. Он мне уже нравился.
«Тут у меня встречка назначена с кентом с одним, — сказал Ромик. — С партнером. Партнером по бизнесу. Так вот. Терзает меня смутное сомнение, что скурвился чувачок. Кинуть нас решил. Понимаешь мою речь?»
«И что?» — тихонько спросил я.
«А раз сомнение возникло, то надо его… проверить. Лучше сейчас, чем когда уже поздно будет. Загляну к нему в гости, задам пару наводящих вопросов».
Он снова огляделся.
«Короче, вот что, дружище. Слушай…»
Задание было простым и каким-то школьным. Сколько раз мне доводилось стоять на стреме, пока старшеклассники пили портвейн за гаражами. Вот и здесь было что-то в этом роде. Даже еще смешней.
Как и было уговорено, минут двадцать я слонялся под окнами. На втором этаже белели редкие по тем временам турецкие стеклопакеты. Из-за окон ничего не было слышно. Занавески были задернуты наглухо.
Нехорошая квартира, думал я. Пиво понемногу выветривалось. Почти стемнело (помнишь, мой ангел, белые питерские ночи?).
Оглянувшись (по совету Ромика), я подобрал с асфальта подходящий камень.
«Буц», — врезался камень в стеклопластик. Отрикошетил и вернулся обратно, как бумеранг. Эти новые окна еще хрен разобьешь.
Как и говорил Ромик, шторы раздвинулись (ага-а, сработало, подумал я). В окне показался силуэт рослого мужика. Лица не было видно: в комнате ярко светила люстра. Мужик был рассержен. Он одним рывком распахнул раму и высунулся наружу.
Увидел меня, как и было условлено.
А я тотчас же отступил в темноту.
«Ну ты, еб-ный в рот пидарас, — выкрикнул мужик понятно в чей адрес. — Ща спущусь, ноги из жо…»
Тут он как-то невежливо умолк. Я даже расстроился слегка. Выглянув из кустов, я заметил, что мужик убрался из окна. Оно так и осталось открытым, и какие-то новые звуки доносились оттуда. Будто кто-то выбивал ковер.
Странно, успел подумать я.
А в следующее мгновение уже взбегал по лестнице на второй этаж.