Пояс неверности. Роман втроем
Шрифт:
«Ты послушай меня, — взмолился этот чувак. — Ты не понимаешь. Он же зверь, беспредельщик, Ромик этот… ему человека убить — как высморкаться… помоги, будь другом…»
Я колебался. Но тут Ромик сам окликнул меня:
«Иди-ка сюда, дружище».
В спальне громадная кровать стояла поперек комнаты. Дверца потайного шкафа была приоткрыта (я присмотрелся и понял, что она замаскирована под вентиляционную решетку). Но шкаф был уже пуст. А на прикроватном столике, прямо под лампой, лежали разнокалиберные пачки баксов.
Ромик сидел на краешке кровати и беззвучно смеялся.
«Нравится?» — спросил он.
Я разглядывал пачки. Их было много. До этого я видел доллары только по телевизору.
«Круто», — сказал я честно.
«А то. Вот что значит хорошая работа. Я и сам охреневаю иной раз. Десять лет назад, помню, только дембельнулся, купил джинсы индийские, три года не снимал. Думал, так и сдохну в них в своем Звенигороде. А оно вон как сложилось».
Я присел рядом.
«А знаешь, что самое забавное? — спросил Ромик. — Никакой Вовчик из „Альфа-Инвеста“ мне не звонил. По ходу я сам все придумал. Тут ведь дело такое».
«Какое?» — не понял я.
«Бизнес — это бизнес. Либо ты, либо… тебя».
Я неуверенно улыбнулся. А он, не глядя, взял со столика пачку долларов. Кинул мне на колени. Я вздрогнул.
«Либо ты, либо тебя», — повторил он.
С этими словами он протянул руку и выключил настольную лампу. А сам как будто нечаянно обхватил мои плечи. И принагнул к себе.
Лязгнула пряжка, и ремень больно ударил меня по носу.
Да, мой скромный ангел-хранитель. Над этой сценой следовало бы навсегда задернуть шторы. За окном подмигивали звезды, и луна светила где-то там, невидимая, но смотреть было некогда.
Широкая ладонь опустилась мне на затылок, и я зажмурился.
То, что я стал делать затем, было очень непривычным. Было ли мне стыдно? Нисколько. Этот день и не мог закончиться иначе. Приключений — по горло, подумал я.
Все полезно, что в рот полезло.
«С-сука, зубы убери», — прошипел мой друг.
Что оставалось делать? Я использовал язык (оказалось, что это совсем нетрудно). И вот тут-то у меня у самого встал, да так, как ни разу не получалось даже вручную. Это ощущение было действительно непривычным. Или уже бывшим когда-то, но давным-давно забытым.
Я даже не успел научиться, как надо. Ромик издал звук, похожий на предсмертный стон, прижал меня к себе и тут же кончил. Пытаясь высвободиться, я судорожно сглотнул, и меня вырвало. Кислым пивом и всем остальным.
Что было потом — как-то вовремя стерлось из памяти. Мой ангел, не напоминай мне, ладно? Пусть мой первый роман останется незаконченным, черт меня подери. Пятнадцать (или сколько?) лет назад.
А сегодня я открываю глаза в чужой квартире, перед чужим телевизором, с недопитым пивом на столе и колбаской чоризо во рту. В сущности, ничего не изменилось.
И еще почему-то у меня…
Да, мой ангел, мне стыдно.
Я помню еще кое-что. Под утро, когда мы спускались по лестнице (я шел впереди, как щенок на поводке), Ромик вдруг щелкнул пальцами и велел мне подождать. А сам вернулся в квартиру. Будто что-то забыл.
Спустя несколько минут сбежал вниз — все с тем же потяжелевшим чемоданчиком.
«Ну, теперь всё», — сообщил он, улыбаясь. Только улыбка получилась несколько застывшей. И пальцы сжимались и разжимались.
Я стоял, прислонившись спиной к стене подъезда. Стоял и смотрел на него.
Он поднял руку — и вдруг потрепал меня за щеку, как фюрер — румяного гитлерюгенда.
«Да не трясись ты так, — сказал он. — Сразу не убил, теперь не трону».
Я стоял и хлопал глазами. Не слишком толстая пачка долларов лежала у меня за пазухой, под ремнем. Голым телом я ее чувствовал. Это было еще одним эротическим переживанием той ночи.
Ромик проследил за моим взглядом. Усмехнулся.
«Тебе — в другую сторону, — сказал он негромко. — На трамвай — и домой. Ты меня не видел. Меньше знаешь — крепче спишь. Ничего личного. Понял?»
Я глядел, как он идет прочь, между домов, к проспекту. Страх уходил, уступая место одиночеству.
Спустя десять лет я увидел Ромика по телевизору. В новостях. Депутат, глава незапомненного мною думского комитета был найден мертвым в собственном доме на Кипре.
А здесь широченная телепанель показывает Москву. Путешествие завершилось. Слышно, как в прихожей скрежещет ключ в замке. Мамочка вернулась с работы.
А я сижу на диване в белых джинсах, но без футболки. На джинсах — пятно от пива. Я выгляжу как герой из моего рингтона:
My friend's got a girlfriend but he hates that bitch…— Ты сходил в магазин? — спрашивает она. — Вот умница. А еще чем занимался?
— Так, ничем, — говорю я. — Бухал и мастурбировал.
Она тонко улыбается:
— Правда? На пивные этикетки?
До меня не сразу доходит. Потом я гляжу на пустые бутылки от «Топвара». Да, сисястые телки на этикетке вполне призывны.
— Да, Мамочка, — отвечаю я медленно. — Теперь ты накажешь меня?
Странное выражение на ее лице. Печальное и отчего-то мечтательное. Как тогда. В первый раз. На пеньке.
— Красивые девочки, — говорит она вдруг. — Любишь красивых девочек?
ж., 45 л.
Как я люблю на улице рассматривать женщин. Девочек с льняными кудрями вокруг нежных щек, значительных грозных старух, неясных отроковиц с замаскированными прыщами и смешными нарядами, мрачных феминисток со щеточкой усиков и сгрызенным ногтем на мизинце, лучезарных блондинок в микроскопических шортах и прочих, и прочих. И прочих. Я таращусь на них беззастенчиво, я подсаживаюсь ближе, порывисто втягиваю носом и идентифицирую духи, подслушиваю разговоры, такие одинаковые, такие разные, такие понятные вроде бы.