Пойди поставь сторожа
Шрифт:
Он услышал, как подъехала машина, как поочередно хлопнули сперва ее дверцы, а потом – входная дверь. Ногами осторожно отодвинул пюпитр, предпринял безуспешную попытку выбраться из глубокого кресла, не опираясь на подлокотники, со второго раза преуспел и только выпрямился, как Джин-Луиза повисла у него на шее. Он вытерпел ее объятие и постарался не сплоховать в ответ.
– Аттикус… – сказала она.
– Хэнк, будь добр, отнеси ее чемодан в спальню, – сказал Аттикус поверх ее плеча. – Спасибо, что встретил.
Джин-Луиза
– Как твой ревматизм, тетя?
– Лучше, дитя мое.
– А у тебя, Аттикус?
– Лучше, дитя мое. Как добралась?
– Лучше не бывает, сэр! – и плюхнулась на диван сама.
Хэнк вернулся, сказал:
– Подвинься-ка, – и уселся рядом.
Джин-Луиза зевнула и потянулась:
– Что у вас здесь слышно? Все, что знаю, вычитано между строк в «Мейкомб трибюн». Вы же оба ничего никогда не пишете толком.
– Ты видела извещение, что умер сын кузена Эдгара? – спросила тетушка. – Такая печаль…
Джин-Луиза заметила, как отец и Генри Клинтон переглянулись.
– Вернулся разгоряченный с тренировки, опустошил морозилку в общежитии Каппа Альфа, – пояснил Аттикус. – Потом закусил десятком бананов и запил это все пинтой виски. Через час его не стало. Так что вовсе не печально.
– Ничего себе! – отозвалась на это Джин-Луиза.
– Аттикус! – сказала тетушка. – Как ты можешь! Это же мальчик кузена Эдгара!
– В самом деле ужасно, мисс Александра, – сказал Генри.
– Кузен Эдгар все еще за тобой ухаживает, тетя? – спросила Джин-Луиза. – Глядишь, все же посватается – через одиннадцать-то лет.
Аттикус предостерегающе вскинул брови. Он видел, как бес вселяется в Джин-Луизу, подчиняет ее себе: брови у нее вздернулись, глаза в тяжелых веках округлились, и уголок рта опасно приподнялся. Когда у нее такое лицо, одному Богу да Роберту Браунингу известно, что за фортель она выкинет.
– Что ты такое говоришь?! – возмутилась тетушка. – Эдгар – наш с Аттикусом двоюродный брат.
– На данном этапе это вряд ли имеет значение.
– Ну, как тебе там живется? – поспешно спросил Аттикус.
– Сейчас я желаю знать, как живется здесь. От вас обоих новостей не дождешься. Тетя Сандра, я надеюсь на тебя – за пятнадцать минут дай мне полный отчет обо всем, что случилось за год. – Она похлопала Генри по руке – главным образом для того, чтоб не завел с Аттикусом деловой разговор. Но Генри воспринял это как знак приязни и ответил тем же.
– Ну-у… – начала тетушка. – Ну, про Мерриуэзеров ты наверняка слышала. Очень грустная история.
– Что с ними стряслось?
– Расстались.
– Да ты что?! – вскричала Джин-Луиза с неподдельным изумлением. – Неужто разошлись?
– Разошлись, –
Джин-Луиза обернулась к отцу:
– Быть не может! Мерриуэзеры! Сколько же они прожили вместе?
Аттикус, припоминая, возвел взор к потолку. Он любил точность.
– Сорок два года. Я был у них на свадьбе.
– Мы почуяли неладное, когда в церкви они расселись в разных концах… – сказала тетушка.
– И смотрели друг на друга с ненавистью, – сказал Генри.
– А потом объявились у меня в конторе и попросили начать бракоразводный процесс, – сказал Аттикус.
– А ты что? – спросила Джин-Луиза.
– А что я? Начал.
– А мотив какой?
– Супружеская измена.
Джин-Луиза ошеломленно покачала головой. Боже всемогущий, подумала она, не иначе дело в местной воде…
Голос тетушки отвлек ее от этих размышлений:
– Джин-Луиза, ты и в поезде ехала В Таком Виде?
Захваченная врасплох, она не сразу сообразила, что Александра Имеет В Виду.
– A-а, ты вот о чем… Погоди, дай вспомнить… Из Нью-Йорка выехала в чулках, перчатках и туфлях. Переоделась после Атланты.
Тетушка фыркнула:
– Все-таки было бы хорошо здесь одеваться приличней. Не ходить распустехой. А то в городе о тебе превратное мнение. Думают, ты – э-э… из трущоб.
Джин-Луизу слегка замутило. Столетняя война, перемежаемая шаткими перемириями, длилась приблизительно двадцать шестой год, и конца ей не предвиделось.
– Тетя, – сказала Джин-Луиза. – Я приехала всего на две недели и собираюсь просто-напросто тихо и мирно сидеть дома. И очень сомневаюсь, что вообще хоть раз выйду за порог. Я целый год напрягала мозги…
Поднялась и отошла к камину, с неприязнью поглядела на решетку, обернулась:
– Не создастся одно мнение – создастся другое. Ей-богу, здесь не привыкли, что я хожу расфуфыренная. – И добавила терпеливо: – Ты рассуди сама: если я выряжусь как на бал, они скажут – ишь ты, совсем нью-йоркская штучка стала. Теперь ты говоришь, что они подумают, будто мне плевать, что они подумают, если я хожу в штанах. Господи ты боже мой, да весь Мейкомб знает, что я вообще носила комбинезон на голое тело, пока у меня не начались эти дела…
Аттикус позабыл про свой артрит. Наклонился завязать отлично завязанные шнурки, а когда выпрямился, покрасневшее лицо было бесстрастно.
– Ну хватит, Глазастик, – сказал он. – Попроси у тетушки прощенья. Не успела приехать – уже дерзишь.
Джин-Луиза улыбнулась ему. Каждый раз, когда отец хотел выразить ей порицание, он вспоминал ее детское прозвище. И со вздохом сказала:
– Извини, тетя Сандра. Извини, Хэнк. Я просто извелась в дороге, Аттикус.
– Извелась не извелась, а все же веди себя прилично. Тут тебе не Нью-Йорк.