Поймайте мне Снарка
Шрифт:
– Правильно, - указала клювом в направлении совы птица-секретарь, а затем уставилась на меня.
– Ты мой лучший сотрудник, Бартольд. Нельзя заводить любимчиков - это разъединяет коллектив, но ты мой лучший сотрудник. Допустим, я тебе верю. Но где гарантия того, что ты действительно найдешь там этого своего...
– Снарка, - подсказал макет вискачи(3) на столе.
(3) Вискача - вид млекопитающих из семейства шиншилловых. Отличаются тем, что собирают у своих нор целые коллекции предметов: веток, листьев, консервных банок и прочих нужных в хозяйстве вещей. На столе Рогулина вискача нор не роет, но каждое утро шеф находит возле нее все, что не мог отыскать в конце рабочего дня, а именно: точилку, канцелярские скрепки и собственный квантум. Поговаривают, что вискача давно пользуется им в своих целях.
– Правильно, никакой гарантии, - продолжила птица-секретарь.
– И, в-третьих...
– И это самое важное, - вставила сова.
– Звезда GT-256 скоро станет сверхновой, - закончил сам Рогулин.
– Бах!
– сказала вискача, подбрасывая в воздух клочки бумаги.
Птица-секретарь предусмотрительно забрала со стола лист с графиком.
– Разве я могу рисковать Бартольдом, если он сам такой глупый?
– подытожил Рогулин и открыл глаза.
Мы встретились взглядами. Время остановилось. Часы на столе замерли. Птица-секретарь распахнула клюв. Но чуда не произошло.
– Это глупо, - добавил Рогулин.
– И к тому же, знаю, что у тебя некоторые э-э-э... медицинские проблемы.
– Нет, Борис Александрович, - сказал я.
– Никаких проблем. Тем более что звезда станет сверхновой еще не скоро. Я успею. Второго такого шанса может не быть.
Рогулин пошевелили пальцами, словно живоглот своими короткими лапками.
– Можешь даже не просить.
– Тогда вот, - сказал я, схватил со стола чистый лист и принялся писать на нем заявление.
Птица-секретарь протянула исписанный листок шефу.
– Прошу предоставить мне отпуск, - начал читать Рогулин.
– Фу, Бартольд, разве можно так пугать начальство? Я уж было подумал, что ты вздумал увольняться. С кем я тогда работать буду?
Он снова закрыл глаза. Птица-секретарь обиженно нахохлилась.
– В этом году я в отпуск еще не ходил.
– Я безуспешно попытался снова поймать взгляд шефа.
– С прошлого года тоже остался неиспользованным. Так что дней накопилось изрядно.
– Всё-таки, полетишь?
Я кивнул.
– Ладно, Бартольд, поступай, как знаешь. Заявление оставь, позже подпишу. Поймаешь своего Снарка - оформлю, как рабочую экспедицию. Давай, охотник, удачи.
Птица-секретарь тут же спрятала заявление под крыло.
Когда я выходил, то, прежде чем закрыть дверь, оглянулся и мне показалось, что Рогулин парит в нескольких десятках сантиметров над полом. Скорее всего, это была лишь иллюзия.
***
По проспекту Мира транспорт не ходит. Здесь, среди тенистых каштанов, с недавних пор заведших привычку цвести дважды в год из-за искусственного климата, гуляли семьи, ели мороженное, дети плюхались в фонтанах, - в общем, царил обычный летний послеобеденный гам. Я направлялся в столичный зоопарк. В кармане лежал подаренный Вестой кристалл, и хотелось то и дело касаться кончиками пальцев его холодных граней.
Я активировал квантум и связался по сети с сестрой.
– Крыся, ты сегодня дома? Желательно во второй половине дня.
– О!
– сказала Кристина.
– Пропажа нашлась. Привет, отшельник. Никак помощь понадобилась?
– Нет. Или да. Ничего серьезного. Ладно, я забегу. До встречи, сестренка.
Крыся была гениальным программистом. Вся в работе и сети.
Впереди вышагивал высокий, как Паганель, человек в сером плаще и широкополой шляпе. Тепло, по небу кочевали белые облака, лишь слегка затеняя солнце, а он был одет так, будто с минуты на минуту метеорологи собирались запустить дождь. Кажется, они обещали это сделать следующей ночью, но точно не сегодня.
Человек выглядел и вправду необычно. Слегка сгорбившийся, с поднятым воротником, он напоминал огородное пугало, слезшее с шеста и отправившееся по дороге в Изумрудный город. Дойдя до картины Биара, он остановился, а затем запрыгал по ней, как ребенок, играющий в классики. Прежде чем я добрался до асфальтной живописи, Страшила уже свернул в подворотню.
– Здравствуй, Матеуш!
– окликнул меня Густав Биар.
Я остановился, подавив мгновенное желание догнать незнакомца. Биар сидел в тени каштана, словно паук, поджидающий добычу в раскинутую сеть.
– Принес?
Как всегда мне стало не по себе от его взгляда. Казалось, восстановленный смотрит сквозь тебя, видит что-то доступное лишь ему.
– Держи!
– бросил я приготовленный пакет.
Густав поймал его, жадно, как богомол муху, и тут же принялся потрошить, вынимая тюбики с красками и рассовывая их по карманам. Несколько упали на асфальт, он стремительно присел, словно сломался в коленях, и вцепился в свою добычу. Точно и быстро. Густав вообще старался не делать лишних движений. Так и рисовал - замирал с кистью в руке, думал, будто просчитывая до мелочей в уме будущую картину, а потом мгновенно наносил мазок. Еще и еще - и вот на асфальте рождался новый мир. Движения художника завораживали, и Густав решил, что моего любопытства достаточно для нашей дружбы.
Когда-то Биар погиб в космической экспедиции. Наверное, он был одним из последних восстановленных.
– Что рисуешь?
– спросил я.
– Сны, - ответил художник, глядя сквозь меня.
Он был мастером гротеска и скрытой визуализации. Вернее, стал им после возвращения. Его картины служили гордостью любой выставки, но писал он их редко. Свободное время Биар проводил на улице, рисуя на асфальте и вновь и вновь сражаясь с автоматическими уборщиками, смывающими его творения.
Восстановленные не имеют сознания. Это обнаружили потом, когда уже было поздно. Интеллект есть, разум, мышление, но понимание собственного 'я' полностью отсутствует. Густав жил, словно биоробот, подчиняющийся сложной программе, но не осознающий своего существования.
Его сегодняшний сюрреалистический рисунок притягивал взор, погружая в водоворот невероятных фигур. Что это - иная планета, чужой корабль? Я замер на краю картины, вглядываясь в разноцветное море красок.
– Красиво.
– Я назвал ее 'Одиночество', - произнес Биар, глядя сквозь меня.
Я шагнул вперед, и вдруг окружающее стало серым, расплылось, а картина осталась. Она превратилась в бесконечность со сверкающими звездами. Ригель и Октопус, Альфа Эридана и Пенелопа - они загорались под ногами, и я, будто подчиняясь чужой воле, шагал по нарисованным звездам.