Поющий тростник
Шрифт:
Убедившись, что два его самых дорогих пассажира живы-здоровы, шофер повернулся к девушке и сказал:
– Если себя не жалко, то других поберегите, ведь другие жить хотят, независимо от вашего настроения!
Сел в машину, и умчалась машина, чтобы потом все эти люди встретились на родительском собрании в первом "А" и не узнали друг друга, как это часто бывает.
– Сумасшедшая! – только и нашелся сказать Ар кадий.
"Не любит меня!" – подумала Нонка и вспомнила Андрюшу, который за высшее счастье почел бы выполнить это ее сумасшедшее желание. Ему было бы все равно – удержит шофер машину или нет.
Почему, думала
– Ты звони! – сказал он. – Мой телефон знаешь, я тебе давал, ты помнишь его?
Вот и все, что нашелся он ей сказать, расставаясь, и она, вспоминая его телефон, решила никогда не звонить ему. Не нужна ему она, далекие они друг другу.
Аркадий ушел, не дожидаясь, пока она скроется из виду, а она обернулась, чтобы посмотреть ему вслед. Он шел по улице, вчера еще не знакомый ей человек, а сейчас не то что звонить – она была уже готова вслед ему броситься и остановить его.
Заплакала Нонка. Тут у парадной и нашла ее мать. Удивилась ее слезам и расспрашивать стала, что случилось с ней, а она ей в ответ:
– Ничего не случилось, боялась домой идти, очень запоздала.
– Как вечер, как провела его?
– Хороший вечер, хорошо провела его!
На том разговоры и прекратились.
Прошло три месяца. Нонка так и не забыла Аркадия. Звонила сама ему по телефону и приходила к нему, когда он звал ее, пока жены дома не было. А как приехала жена с сыном домой, решила Нонка, что больше не будет она для сына и его матери черной кошкой и забудет Аркадия.
Несколько месяцев они не виделись, а когда случайно встретились на улице, Нонка призналась ему, что у нее тоже будет ребенок.
Аркадий в лице переменился и стал ее уговаривать – зачем ей ребенок, не надо его, надо избавиться от него, пока время не вышло. Продолжая ходить в школу, в панике просиживая уроки, она и сама пришла к этой мысли, но не знала, как осуществить ее, не введена еще была в тот женский круг, где просто смотрят на эти вещи. Она уже и отравиться хотела, и градусник специально разбила, и ртуть ко рту поднесла, но мать, случайно войдя в комнату, все поняла и заплакала. Она давно все знала, в тот вечер еще знала, когда домой вернулась не ее дочь, не ее девочка, которую они с отцом берегли и охраняли. Вот теперь и состоялся разговор, после которого мать решила: "Быть ребенку живым", явиться ему на этот свет. Она хотела знать, кто отец, но Нонка Аркадия не назвала.
– Никто – отец! – твердила она.
И в кабинете юриста ни в чем не призналась, хотя сулили ему, негодяю, разные кары. Она начинала понимать, что те кары ему просто необходимы, но вспоминала про его жену и ребенка, и имя Аркадия замирало на ее губах. Она выбрала себе позор и скандал в школе, отверженность в семье и потерю отца, хотя этого тогда не предполагала. О ребенке она не думала, он был для нее тогда символом мщения Аркадию и мерой всей муки, которую она приняла на себя, чтобы во второй раз не покориться и не поддаться его уговорам. Она жалела его жену, жалела, что достался ей человек, с которым произошел пожизненный несчастный случай, который никого на свете любить не может по причине глубокого равнодушия ко всему на свете, кроме дела своего, кроме своей науки, которая убила в нем эмоциональную жизнь, вселив в него только способности расчета.
Однажды Нонка все это высказала ему в глаза, но он засмеялся в ответ:
– Чепуха! Что ты можешь понимать в людях, если и в глаза их не видела, окромя своих родителей и одноклассников?
Так вот нарочно и сказал: "Окромя". И это слово начисто лишило ее сил разговаривать с ним дальше. Она повернулась и пошла прочь.
Аркадий кинулся за ней:
– А ребенок как же?
– Будет у тебя двое детей, только алиментов мне от тебя не надо, родители его прокормят или государство. А я уж постараюсь, чтобы он не был таким, как ты. Если сын будет, я назову его Вадиком, а фамилия у него будет моя, как у моего отца. Отец никогда не был таким, как ты.
Как узнал Нонкин отец про своего будущего внука, так и свалился, задавленный инфарктом. На помощь к нему выехала бригада "Скорой помощи" во главе с Ольгой Сергеевной. В ту ночь ей удалось спасти от смерти директора магазина, а вот Нонкиного отца спасти не удалось. Закрыла ему Ольга Сергеевна глаза своими руками, напоила валерьянкой жену его и дочь и, чувствуя себя виноватой, усталой и раздавленной, умчалась на быстроходной своей машине по новому вызову.
Похоронила жена мужа, потеряла дочка отца. Стали одни жить. Жили как в пещере, никто не ходил к ним, а вчерашние знакомые отворачивались. Особенно боялись Нонки мамаши ее вчерашних подруг, а пуще всех – Аркадиева тетка, которая опасалась дурного Нонкиного влияния на свою благонравную дочь.
Но мать держалась твердо:
– Это сейчас кажется всем, что ребенок будет твоим позором. А как подрастет он, да ты молодая, как пойдете вместе за руку, будут тебе все завидовать.
Жаль только, дед не дожил!
Чуть не проговорилась тогда Нонка про Аркадия, но пересилила себя и с благодарностью на мать посмотрела. Состарившаяся от горя и позора, мать нашла в себе силы сопротивляться и ждала появления на свет внука как великого праздника. И настал тот праздник для нее. Родился мальчик, назвали его Вадиком, и бабушка стала его воспитывать. А Нонка, оправившись, окончила вечернюю школу и поступила работать в ювелирный магазин.
Про Аркадия она и думать забыла, растаяли воспоминания о нем, как тонкий утренний лед. Она и лицо его забыла, и все-все, что с ним связано было, и слезы, и отчаянье, и любовь свою.
Андрюша, как узнал, что беда с Нонкой случилась, назначил ей свидание, еще тогда, когда Вадик не родился, и уговаривал ее выйти за него замуж. Он предлагал ей при всех в школе признаться, что это его ребенок и что, как окончат школу, они поженятся.
Нонке сначала его предложение показалось выходом из щекотливого положения, но она все-таки отвергла его:
– Я же не люблю тебя, Андрюша! И зачем тебе принимать мой позор?
– Но я люблю тебя!
Ни о чем они тогда не договорились.
Андрюша дома у себя сказал, что после выпускного вечера уедет куда-нибудь, только бы подальше. Мать его к Нонкиной матери прибежала, ее уговаривала, чтобы Андрюша, ее единственный и замечательный сын, был принят в их семью. Мать Андрюши плакала при этом от стыда, что приходится ей унизительно просить руки Нонки, "этой" Нонки. Но Нонкина мать приглушила ее горе, посидели они, поговорили, погоревали, а когда Нонка пришла из женской консультации, стали просить у нее за Андрюшу. А Нонка им на это: нет да нет! И весь разговор.