Позади Москва

Анисимов Сергей

Убийца сына Катерины Тэтц, лидера партии «Справедливость». Его признания. Его комментарии к признаниям. Комментарии к его комментариям. Комментарии к расшифровке исходно непонятных неспециалистам деталей признаний. Обстоятельства, которые привели к тому, что он дал эти показания. Факторы, подтверждающие полную достоверность всего этого, не дающие даже самым твердолобым отрицать: да, это правда. К сожалению. Ожидаемая. Понятная и так. Но вылезшая на поверхность прямо сейчас, в самый больной момент. В момент, когда десяткам тысяч профессионалов и новичков в форме нужно решать, нужно ли им рисковать своей жизнью ради вот такого, ради того, чтобы это продолжилось, – или нет? И иногда они решали так, а иногда иначе. И уходили, открывая беззащитный бок тем, кто решил по-другому и кто рассчитывал на них. Или просто сидели на месте, дожидаясь, пока все решится без них. Это тоже был вариант.

Человек, которому до сих пор при нашей «законной власти» не задали ни одного неудобного вопроса. Который совершенно не считал себя виноватым ни в чем. Ни в этом, ни в чем-то другом. И который совершенно точно не был виноват в том, что оборона Москвы на уже ближних подступах свелась к номинальным попыткам сопротивления разрозненных частей и подразделений, к действию подготовленных или импровизированных групп. И если верить радиопередачам, пусть и поделенным в отношении достоверности всемеро, – к отходу остатков уничтоженной на две трети еще с воздуха 4-й гвардейской Кантемировской. К тому, что рассеченная на четыре неравных части Отдельная дивизия оперативного назначения Внутренних войск дралась в полном окружении, пока не сдавшись, но наверняка не надеясь уже ни на что. Разве может быть в этом виноват один человек? Имя которого ничего не скажет подавляющему большинству из нас? Помнящих из верхней части «списка Форбс», «списка Финанс» и «списка Фокус» только Рабиновича, Абрамовича и внезапно, говорят, повесившегося неделю назад Березовского? Мы все отлично понимали, что это не так, что от одного человека не может зависеть так много, будь он хоть сто раз миллиардером. Но в этих листовках и в этих передачах группы тех самых ответственных, «виноватых», причем виноватых по-настоящему, по закону, были названы поименно и с доказательствами. С каждым следующим параграфом этого страшного текста, с каждым новым разделом радиопередачи эти списки становились все длиннее. И вот если не эти имена, то должности в этих списках были нам всем знакомы.

Олигарха с порядковым номером, состоящим из одной цифры, Ивана Алибегова, арестовали не в Москве. Не год назад, когда он в очередной раз убил человека. И не полгода, и не хотя бы неделю назад, когда многим уже все становилось ясно, и когда еще можно было что-то сделать. И не «наши». Его арестовали «они», наши враги, на своей территории. И он не проник туда тайком, чтобы что-то делать, передавать информацию, вести пропаганду изнутри, как человек с весом, как мультимиллиардер, владелец многих тысяч «рабочих мест» здесь и многих и многих сотен там, в нескольких европейских странах. Ни хрена. У него был израильский паспорт, чешский паспорт и вид на жительство в Гибралтаре. И вот там-то, прибыв туда через Испанию, он и был арестован. Зачем прибыл? Что за странный вопрос? Сами себе можете на него ответить? Ну и незачем спрашивать тогда…

Как известно, в 1963 году Верховный суд США постановил, что признание, полученное под влиянием «сыворотки правды», является неконституционным принуждением и поэтому недопустимо. После этого использование таких препаратов в США резко сократилось. Однако после терактов 2001 года тот же Верховный суд заключил, что необходимо «благосклонное отношение к решениям государственных отраслей относительно вопросов национальной безопасности». И пентотал натрия, амитал натрия и несколько иных препаратов с индексами вместо названий снова прочно заняли свое место в арсенале средств получать достоверные показания. Важные для национальной безопасности, демократии, прав человека во всем мире и так далее. Ничего такого нового в этом, разумеется, нет. И ничего плохого нет тоже. Наоборот, будь у нашей родной власти сила воли использовать такие препараты «по требованию», насколько проще было бы жить всем. Насколько богаче и безопаснее стала бы жизнь для всех нас.

Сын вовсе не бывшей тогда партийным лидером, да и вообще никому, кроме студентов-технарей, не известной доцентши Тэтц был не первым убитым господином Алибеговым в Москве человеком. Если считать «по порядку», то четвертым из четырех. «В зачет» шли только убитые им лично. Двое за рулем: он любил водить машину. Один застрелен: нелояльный человек из числа «почти высшего» руководства его собственной компании. Одна задушена. Ни одного раза из всех ему не было за это абсолютно ничего. Как не было ничего за еще нескольких, убитых не им лично, а по его приказу. За гораздо большее число сломанных его бизнес-решениями судеб. Уж за это у нас сроду никого не судили. В первый раз он не считал себя виноватым совершенно, потому что сел за руль хорошо выпившим. Он сам рисковал этим, риск погибнуть был, а значит, вину надо было делить пополам. Какой-то придурок перебегал дорогу в неположенном месте, и он сшиб его всей массой своего броневика, успев вывернуть руль и ударить в тормоз, но не успев отвернуть из-за своей скорости. А если бы отвернул, если бы врезался в стену дома? И его самого не спасли бы подушки безопасности и ремни, и сама конструкция стоящего миллионы автомобиля? Кто был бы виноват? Он, что ли? Понятно, что не он, а придурок, выбежавший на дорогу. Вот и все. Он тогда остановился, дождался приехавших «представителей власти». Несмотря на уговоры охранников, между прочим. Раньше «представителей» и медиков приехала собственная «группа поддержки». Тут же объяснившая ему, как оно было на самом деле. Посадившая за руль одного из своих, трезвого как стеклышко, с честными глазами. Переписавшая немногочисленных по темному времени свидетелей и доходчиво объяснившая им, что с ними будет, если посмеют хоть в «Одноклассниках» написать об этом, хоть одно слово. Сделавшая то, что было нужно сделать, чтобы эти объяснения дошли четко и без вариантов в отношении «сбудется или не сбудется». Когда тебе спокойно, прижав втроем к стене дома, отрубают фалангу пальца, ты запомнишь данное тебе обещание или нет? Почти так делали при посвящении в рыцари: давали крепкую пощечину, в значении «а это – чтобы ты запомнил сказанное». И японская якудза что-то такое тоже делала, даже смешно. Приехавшим людям в погонах тоже объяснили правильную версию случившегося и тоже их простимулировали, хотя и другим способом. Противоположным. К нему самому они даже не подошли, и Иван смотрел на это все через опущенное окно со своего сиденья в другой, сменной машине. Со стороны, как кинофильм. С огромным интересом, который ему запомнился. Который он потом поделил натрое, потому что был уже на трезвую голову, но который не ушел до конца. Кино он любил и до сих пор смотрел ключевые новинки и лучшее из прошлого, изредка урывая часы от занимающей его всего работы. Это было остро. Последствий не было никаких, ни малейших.

Второго он убил лично, потому что был реально оскорблен и даже потрясен. Человек, который был обязан ему всем, которого он вытащил из реального дерьма, из менеджмента какого-то потрошимого им засранного, никому давно не нужного околокосмического НИИ… Которому дал все, оценив его стиль работы, примерив его на нужный участок и не разочаровавшись. И вот этот человек вздумал украсть уже у него? Деньги и связи, которые он сделал сам, кусок его имени, которое он заработал своими усилиями, своим талантом, своим потом? Только идиот мог представить, что он оставит это, спустит с рук. Свое место, свои деньги, свою власть он заработал слишком тяжело. В первые годы своего восхождения ему приходилось без преувеличения десятки часов сидеть в приемных государственных людей, выход на которых он получал чудом. Большими и совершенно нелишними ему самому деньгами, большими услугами, иногда унижением. Они уходили, приходили снова, секретарши хамили ему, иногда обещали, что он не дождется. Он дожидался раз за разом. Ему давали одну минуту ровно, и он объяснял первый кусочек придуманной им схемы, в которой с одного конца было государство, с другого – то же самое государство, а в середине закрытые несколькими последовательными звеньями с разными названиями – карманы этого конкретного человека. В подавляющем большинстве случаев ему давали еще одну минуту, а потом еще одну. И передавали его как «перспективного молодого человека» другому члену «семьи». А потом уже и не «семьи».

У него воровали и раньше, и он реагировал всегда: жестко и быстро. Посмевший счесть себя больно хитрым или больно умным человек неожиданно лишался всего: и счетов, и места в верхней части пирамиды, а пару раз и жизни. «Передозировка наркотиков» в родной квартире почти обычное дело и для Москвы, и для, между прочим, Праги. Редко когда кого-то в полиции интересовало, почему вдруг такой, без сомнения смертельной дозой ширнулся благополучный, обеспеченный, семейный человек. Не имевший «анамнеза наркотической зависимости» ни по каким свидетельствам и объективным признакам. В этот раз Алибегов взбеленился оттого, что обманувший, обокравший его человек был полностью своим, его собственным. По умолчанию обязанный ему всем, гарантирующий свою преданность. Ну, и чуть-чуть точила изнутри мысль: как это будет? Когда не за рулем, а сам? Похоже на кино или нет? Когда есть возможность, и повод, и гарантия безопасности на уровне «почти» (и это самое интересное), почему бы нет? Восемь человек охраны на одного беззащитного, прижатого к стволу дерева в темном лесу уже к его приезду. Плачущего, кающегося, обещающего. Ивану Викторовичу объяснили, как надо делать, но он все равно подошел слишком близко, потому что переволновался, – и его забрызгало. Это было противно и испортило половину удовольствия, поэтому повторять он не стал больше никогда. Для этого были другие люди, проще него. Два по 150 коньяка на месте, жареное мясо и еще коньяк потом, в своем доме, горячая женщина, изображающая нахлынувшую страсть, – все в совокупности это дало хорошее послевкусие. Но он был реалистом: если нет интереса, зачем тогда это нужно?

Про то, как интересно может быть с женщиной, ему наобещали сорок бочек арестантов. «О-о! Ни с чем не сравнить!» С подробностями. С примерами. Люди, которым он в этом поверил. Приятели. Разница была, вероятно, в том, что им был важнее процесс: как выбираешь, лучше именно русскую. Как забираешь себе, как насилуешь, как выкидываешь ее или убиваешь. А ему неожиданно оказалось интереснее все сопутствующее: как общаться потом с теми же «представителями власти» на каждом уровне. Через кого, какими словами, сколько это стоит. Как убирать потом из реальности, из случившегося одну деталь за другой. Как наслаждаешься потом эффективностью, точностью всего сделанного. Реализацией своего права сильного. Настроение он выбирал долго, а вот девочку выбрал буквально по наитию. Ехал, и даже трезвый. Показал пальцем под козырек автобусной остановки – «вот эту». Ребята переспросили, остановились, вышли. Затащили к себе. Дали по морде тем, кто на этой остановке пытался что-то вякать. Отобрали телефон у того, кто пытался что-то снимать. Привезли к нему: он ехал в передней машине и даже не предвкушал, а размышлял, как оно будет. И обидно, что оказалось – никак. Неинтересно. Ну, надавал по щекам еще больше. Ну, поборол: тоже мне, победа. Сопротивление, крики, попытки царапать не разъярили его, даже сочувствие вызвали. Но попробовать все равно хотелось. Ну, сделал: удовольствие ниже среднего. Любая профессионалка в три раза сильнее будет визжать, если он захочет, а слезы вообще его всегда раздражали. Ну, придушил, ожидая чего-то острейшего, неземного. Ни хрена. Обманули.

Но вот потом оказалось интересно. Как добывали записи с камер видеонаблюдения, которые, оказывается, перекрывали эту остановку. Какие конторы для этого пришлось подключать и во сколько это обошлось. Как разговаривали со следователями разного звена: уже сам факт того, что они организовали потом половину необходимых решений сами, был интересен сам по себе. Количество нулей за какой-то цифрой не значило для Ивана так много. Ну, пятьдесят тысяч этому. Ну, еще пятьдесят другому. Ну, сто особо настырному. Особо демонстрирующему свой интерес и свою бескомпромиссность. Ага, вот так? А тогда 100 не тебе, а 150 твоему начальнику. И даже не прямому, а «через голову». Но с дополнительным требованием – вот этого, особо жадного, убрать вон из органов совсем, навсегда. «Ах, за это 150 будет не долларов, а евро? Ну-ну… Ну надо же…»

И вот так на каждом этапе, по каждой строчке. За свидетелей, которые сначала орали, не переставая, но потом оказалось, что их свидетельств не было никогда. За видеозаписи с камер, которых тоже не было. За полицейских разного ранга, потому что его имени в деле тоже не было, вообще ни в какой транскрипции, совсем, с самого начала. За подборки материалов по этому несостоявшемуся делу: ему были интересны сопровождающие новый эпизод его жизни детали, дальнейшая судьба покорных и непокорных пешек. Вот на этом кадре – отлично себя чувствующий старший лейтенант, который занимался автоматически открытым делом сперва, вначале – а вот машина, которую он купил. Вот на этом – тот капитан, который взял дело после, а вот это уже бывший капитан: и сразу после увольнения, и позже, на своей новой смешной работе. Вот бросившая капитана жена: неудачник был ей не нужен, как оказалось. Переборщил то ли с жадностью, то ли с принципиальностью – можно даже не вдаваться в детали. В любом случае он сам был виноват. Вот родители девки, а вот имена и должности тех, к кому они ходили, и вот те ответы, которые они получили. Иногда даже смешные, если имена пересеклись с тем списком, который вел в голове он сам. Списком имен уже своих людей. Обязанных теперь ему. Рассматривающих мертвую девку как прекрасный повод обогатиться. Либо, на выбор, получить через чужие руки услугу, не меряемую деньгами.