Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
Отец никогда не ломал резко сложившиеся до него уклады й, на первый взгляд, действовал вроде бы вяло, нерешительно, на самом же деле он двигался к своей цели твердым шагом, лишь сообразуясь с обстоятельствами, порой выжидая, когда сама жизнь предоставит возможность, а то и создавая ее своими действиями, а когда же видел, что успех вполне достижим, не упускал момента. Ни разу. Главнее всего для отца была настойчивая последовательность, без вероломства и спешки, а еще и твердость слова, верность которого подтверждалась событиями. Когда же отец видел бесполезность и даже опасность дальнейшего увещевания, тогда он объявлял войну и наносил хорошо продуманный, практически неотразимый удар.
А Василий?! Не пойдешь созерцать изуверство - в оковы! А ведь он еще даже не венчан на царство. Отец еще жив, и кому предстоит быть великим князем, еще не известно. И потом… Разве великая крамола - да и крамола ли вообще - нежелание глазеть, как корчатся охваченные пламенем достойные из достойнейших?
Князь Андрей долго обдумывал случившееся, лелея обиду свою на брата, обеляя себя полностью, без всяких оговорок, однако здравый смысл исподволь подтачивал эту уверенность в своей правоте, и размышления постепенно принимали иную окраску.
Верно, не велика вроде бы беда в том, что он, не согласившись с решением казнить, по его мнению, невинных людей, подался в свое имение, но если взглянуть на подобную выходку с иной точки зрения, то не ослушание ли это, не первый ли шаг к раздору, которого отец так настойчиво наставлял не допускать?
«Сегодня я запротивился быть на Красной площади, завтра - откажусь вести дружину против врагов, посчитав поход несвоевременным… Не устроит духовная отца - начну добиваться справедливости… Да, далеко можно зайти… Утром повинюсь перед братом Василием, дам слово идти у его руки без мудрствования».
Окончательный вывод князя Андрея был весьма категоричным: да, грядет иное время, более жесткое, даже более жестокое, но по сути своей имеющее ту же главную цель - мир и спокойствие на русской земле под единой рукой великого князя, государя всероссийского.
Надолго ли этот вывод останется неизменным?
Вчера, когда князь Андрей въезжал в Кремль, солнце искрилось на маковках храмов, морозец пощипывал нос, не заметил он никаких изменений за едва тронутым морозцем окном, тускло освещенным луной, и во время своих затянувшихся раздумий. Разбудил же князя постельничий будто совершенно в иную пору: сильный ветер швырял в оконце комья тяжелого, мокрого снега, сползавшего по стеклу скользкой поверхности слезящимися комочками, как бы спеша уступить место новым снежным шлепкам.
– Плачет небо, - словно невзначай промолвил постельничий и, спохватившись, поспешно добавил: - До нитки можно промокнуть.
У князя защемило сердце от этих будничных слов, проникнутых вроде бы лишь заботой о своем любезном хозяине, но Андрей понял и скрытый смысл сказанного. Навалилось даже сомнение: «Верно ли поступил, подчинившись Василию? Даже постельничий осуждает. Никому казнь не в угоду, кроме иерархов…»
Пока князь одевался и наскоро завтракал, снежный заряд пронесся, и до Успенского собора, в котором определено было проклясть еретиков и получить благословение Господа на очищение душ отступников от православной веры огнем, он шел в безветрии, лишь сквозь какую-то насупленность всего воздуха.
Служба была короткая, а вот проповедь митрополита растянулась надолго: он возносил решение Собора иерархов церкви казнить огнем еретиков, но так путано, так невразумительно, что Андрей Иванович не узнавал владыку, отличавшегося велеречивостью. Похоже было, сейчас митрополит неумело оправдывался.
Наконец проповедь-оправдание завершилась, и митрополиту поднесли массивный золотой крест, а поверх пестревшей драгоценными камнями
На Соборной площади уже стояли рядами по три человека иерархи, облаченные во все черное и держащие серебряные кресты и иконы в золотых и серебряных окладах. За иерархами - толпа бояр, князей, дьяков и подьячих, а уж за ними, тоже по трое, растянулись чернецы Чудова монастыря.
Сейчас сойдет с паперти митрополит, за ним, как полагал князь Андрей, последует великий князь Василий Иванович, следом - его братья, и двинется черная змея крестного хода на Красную площадь через Фроловские ворота. Однако Василий Иванович жестом остановил братьев, и процессия тронулась в непривычном порядке, великий князь с братьями словно провожал ее.
«Что еще удумал?!»
Лишь когда прошагали мимо паперти чернецы Чудова монастыря, Иван Васильевич, кивнув братьям, спустился по ступеням и двинулся за чернецами, отстав на несколько саженей [41] , братья, отступив на полшага, - за ним. Их спины тут же прикрыла сотня детей боярских в доспехах и с обнаженными акинаками [42] .
Весьма хитро придумано. Вроде бы он, великий князь, подневольник решения церковного Собора и идет к месту казни по необходимости, вопреки своему желанию.
[41] Сажень - русская мера длины, равна 2,1336 м.
[42] Акинак - короткий (40-60 см) железный меч.
Красная площадь почти битком забита разномастным людом, оставившим все свои дела ради необычности, которая должна была свершиться. По обеим сторонам широкого прохода, ведущего сквозь толпу к Лобному месту, выстроились, словно частая изгородь, ратники охранного полка. Лобное место опоясывало кольцо, образованное изчернецов московских и подмосковных монастырей, стоявших вперемежку с ратниками царева полка.
В центре круга - высокий помост, наспех сколоченный. По нему прохаживается, подбоченясь, палач в красном кафтане и красном колпаке с внушительным тесаком в руке. Ни топора, ни колоды на помосте не видать.
«Язык станут усекать Некрасу!» - с возмущением определил князьАндрей, который никак не мог согласиться с тем, что намечалось свершить на Красной площади, считая это несправедливым изуверством.
Вокруг помоста - кольцо из десяти костищ, но без столбов, к которым должно прикручивать приговоренных к сожжению, над кострищами - массивные кованные треноги, а в руках у чернецов, стоящих у кострищ, - горящие факелы.
«Что замыслили?!»
Жестокость придуманного стала понятной, когда из Фроловских ворот потянулись одна за другой биндюхи [43] с железными клетками, в каждой из которых - осужденный на сожжение. Биндюхи въехали в круг, остановились у определенного каждой повозке кострища, возницы и несколько крепкотелых мужиков принялись снимать клетки и устанавливать их на треноги, и тут оказалось, что пол клеток сделан из листов железа.
[43] Биндюх - большая повозка, перевозившая до ста пудов груза.