Поздний звонок
Шрифт:
– Саган-Убугун, Белый Старец, – самая, быть может, загадочная фигура в нашем пантеоне. Изображается в виде отшельника, сидящего на берегу озера в окружении диких зверей и птиц. Олени жмутся к его ногам, птицы слетают ему на плечи…
– Что тут загадочного? – перебил Унгерн. – Обычный отшельник.
– Да, но архатом он стал после смерти Чингисхана, а прежде вел совсем иную жизнь. В походах Чингисхан пускал впереди войска белую кобылицу, на ней, незримый, ехал Саган-Убугун. Он вел монгольское войско к победам, но никому из чингизидов помогать не пожелал, выбрал уединение.
– Почему?
– В этом-то и загадка.
Шофер, издали заметив барона, успел запустить мотор, машина подрагивала, окутываясь ароматным дымком. Захваченные у китайцев запасы газолина давно иссякли, двигатель работал на скипидаре.
– Богдо-гэген неслучайно подарил вам этот амулет, – поспешил договорить Найдан-Доржи. – Саган-Убугун будет хранить вас в бою и поможет победить красных. В Монголии многие считают вас хубилганом самого Чингиса.
– Хубилганом?
– Да, его перерождением. Между прочим, он был рыжеволосым, как вы.
Конвойные казаки взлетели в седла. Безродный, распахнув перед Унгерном дверцу автомобиля, спросил:
– Ну и как оно, ваше превосходительство? Барашка мала-мала дают?
Забайкальский гуран-полукровка, он один в дивизии не боялся бешеного барона. По слухам, Безродный подкупил какого-то гадателя, предсказавшего Унгерну, что тот будет жить до тех пор, покуда жив его ординарец. С тех пор Безродного берегли как зеницу ока, во время боев он отлеживался в обозе.
Унгерн с Найдан-Доржи сели на заднее сиденье, Козловский – на переднее, рядом с шофером, чтобы при разговоре поворачивать голову пришлось бы ему, а не барону.
– Да, буддизм учит щадить всё живое, – говорил Найдан-Доржи, – но когда вас обвиняют в жестокости, вы должны отвечать следующим образом: я убиваю грешников, чтобы они не совершили новых грехов, и этим облегчаю их судьбу в будущих перерождениях.
Долина Толы осталась позади, въехали в Ургу. Потянулись глухие заплоты из неошкуренных лиственниц, бревенчатые русские дома с синими или зелеными ставнями, глинобитные китайские фанзы. Справа, над войлочным месивом юрт и двориков монастыря Дзун-хурэ, сверкал на солнце покрытый листовой медью купол храма в честь будды Майдари – владыки будущего. На небе – ни облачка. Стоял май, по-монгольски кукуин-хара – месяц кукования. Кукушки водились в лесах на священной горе Богдо-ул, заслонявшей столицу от налетавших из Гоби песчаных бурь, но спрашивать у них, сколько лет ему осталось жить, Унгерн бы не рискнул.
Миновали площадь Поклонений с соборным храмом Цогчин и вторым дворцом Богдо-гэгена, известным как Златоверхий, поскольку, в отличие от Зеленого, имел кровлю желтого цвета, отсюда выехали на главную торговую улицу с китайскими лавками, харчевнями, шорными и скорняжными мастерскими, затем по береговой террасе поднялись на безотрадное каменистое полугорье восточной окраины и остановились возле двухэтажного здания старого русского консульства, чьей точной копией был Но-гон-сумэ. Теперь здесь разместился штаб дивизии. На железной крыше, как голуби, гурьбой сидели наказанные офицеры. Это наказание, считавшееся еще относительно мягким, изобрел сам Унгерн. Виновные в дисциплинарных проступках сажались на крышу, хлеб и воду им туда раз в день поднимали в корзине на веревке.
При виде генеральского автомобиля офицеры на крыше замерли, кое-кто попытался встать, балансируя на скате. Из девяти человек ни один не был ни монголом, ни бурятом, ни китайцем, ни татарином. За что они наказаны, Унгерн забыл, как забывал всё, о чем не имело смысла помнить.
– Обратите внимание, ни одного азиата, – сказал он Козловскому. – Для азиатских народов главное – верность. А русских заставить служить может только то, что некуда деваться, кушать надо.
– Русский человек должен знать, за что он воюет, – осторожно возразил Козловский.
– Бросьте! Война есть война, это в Европе выдумали, чтобы непременно воевать за какую-нибудь идею. В наше время настоящего рыцаря только среди желтых и найдешь. Вон в Китае у каждого генерала своя провинция, воюют между собой, а в гости друг к дружке ездят по-прежнему. Перед сражением войска построят, сами сядут вдвоем в шатре, чай пьют, в мацзян играют. Вестовые им докладывают, кто кого бьет. Одному так-то вот доложили, он и заплакал. Другой спрашивает: «Почему брат мой плачет?» Тот говорит: «Беда, на правом фланге моя кавалерия разгромила кавалерию моего брата!»
Унгерн задрал голову и крикнул:
– Всех прощаю! Марш по своим сотням!
Мимо вжимающихся в стены офицеров и писарей прошагал в свой кабинет, где не было ничего, кроме телефонного аппарата, двух стульев и стола с тарелкой недоеденной лапши на нем. Он вспомнил, что не завтракал, поискал ложку, но найти не успел, вошел Козловский с пробным оттиском отпечатанного в консульской типографии приказа по дивизии.
– Только что принесли, – доложил он.
Унгерн вынул вечное перо и на первой странице, вверху, вписал исходящий номер – 15, хотя по счету номер должен был быть другим, а на последней поставил дату – 21 мая 1921 года.
– Сегодня, – напомнил Козловский, – двенадцатое.
– Знаю, – ответил Унгерн, но, разумееется, не стал объяснять, что по расчетам Найдан-Доржи в IV лунном месяце счастливыми для него являются эти два числа – 15 и 21.
Преамбула приказа гласила:
«В борьбе с разрушителями и осквернителями России следует помнить, что по мере совершенного упадка нравов и полного душевного и телесного разврата нельзя больше руководствоваться прежними оценками. Мера наказания может быть одна – смертная казнь разных степеней. Нет больше правды и милости. Есть лишь правда и безжалостная суровость. Зло, пришедшее на землю, чтобы истребить божественное начало в душе человека, должно быть вырвано с корнем».
Далее по пунктам.
Приказывалось после первых успехов жен и детей за собой не возить, распределять их на прокормление в селах, не делая при этом различий по чинам, не оставляя с офицерскими семьями денщиков.
Определялись правила предстоящей мобилизации в станицах и бурятских улусах, указывалось направление движения колонн, порядок формирования гарнизонов, способы замещения выбывших начальников и т. п.
Отдельным параграфом предписывалось всем состоящим на нестроевых должностях перешить погоны и носить их, в отличие от строевых, не вдоль по плечу, а поперек.