Пожароопасный период
Шрифт:
– А я знал! – с деланным равнодушием произнес Пашка Алексеев, когда после обеда, смонтировав в студии очередную передачу, я зашел к нему домой и рассказал.
– Позер! Ну что ты знал?
– А все! – Пашка мерил шагами пенал своей узкой комнатухи, которую выбил недавно в райсовете. – Это все последствия твоей громовой радиопередачи.
– Иди ты к Саваофу!
– Что? – подмигнул мне Пашка. – Там был?
В горле у меня заклинило.
– Гули, гули, гули! Сынок! – Пашка склонился над самодельной кроваткой, в глубине ее что-то шевельнулось в пеленках. – Посмотри, какой
Я склонился и внутренне охнул: сынок походил на старенького изможденного дезертира, худого и тощего. Пашка перехватил мой взгляд, вздохнул:
– А ничего, выправится. В роддоме его двое суток под стеклянным колпаком держали, в вакууме. Не перенес бы атмосферного давления. Ну, значит, будет космонавтом.
«Космонавт» слабо мяукнул и опять затих. Пашка укрыл его пеленкой, подкатил под дугу кроватки круглое березовое полено.
– Размах большой, не рассчитал! – пояснил он.
– Да у тебя тут все с размахом сделано! – я подошел к белому, еще не покрытому лаком платяному шкафу, повернул вертушку запора и не успел отскочить, как меня ударило по ногам нижней дверцей. На пол с глухим бряком посыпалась картошка. Пашка помогал собирать, между тем беспечно барабаня:
– Вот кровать классная. Пружины матраца сам накручивал. Попробуй, присядь! Закачаешься!
Я опасливо посмотрел на кровать и подошел к столу.
– Осторожно! – прыгнул ко мне Пашка, едва я поставил локти на столешницу. – Ножки разъезжаются.
– А говоришь, столяром работал. Романист.
– Да-х, – махнул он рукой. – Доделаю. Вот посмотри, что я для сынули приобрел! – и потянул одеяло супружеской кровати, за которой возник яркий, сверкающий. краской, мопед. – Заводится. Завести?
– Ты в своем уме?
– В своем.
Пришла Пашкина жена, Таня. Я поздравил ее с рождением сына, достал из портфеля цветы и летающую тарелку для…
– Как сынулю назвали?
– Романом, – улыбнулась Таня и, расстегивая на груди пуговицы тонкого штапельного платьица, отороченного по вороту мехом зайца, деловито, как репу, вынула грудь и принялась кормить ребенка. Я стыдливо отвернулся.
– Это и есть твой роман, Пашка?
Он не удостоил меня ответом.
Мы вышли прогуляться.
Ах, боже мой!
Зной к вечеру спадал и над крышами домов резвились ласточки. От палисадников терпко несло первым прелым листом тополей. Свежо и румяно выглядывали из-за штакетин астры, гладиолусы, садовые ромашки, оранжево пылали ноготки. Дородная женщина в фартуке, сочно хрустела у калитки морковкой. Мужик колол березовые чурбаки. И на весь околоток стоял стойкий дух березовой щепы, опилок. Хорошо пахло, вкусно, пьяняще. Пашка, кажется, не замечал ни перебегавших нам дорогу кур, ни хмурого, с огромной башкой, кота, сыто дремавшего на перекладине глухих ворот, ни довольной физиономии владельца «жигулей», что обихаживал его тряпкой посреди заросшей травой улицы. На мое замечание об идиллистичности видов, Пашка небрежно обронил, что в этом частном закутке «живут одни куркули», и продолжал сыпать свои холерические сентенции относительно последних редакционных событий.
Наконец мы вышли на асфальт главной улицы, к военной части с пушками, где дозорный солдат на вышке «давил косяка» на стайку абитуриенток техникума. Лизали мороженое ребятишки, гомонили на всю улицу о вчерашней рыбалке. Прошли из бани две бабы с мокрыми вениками в кошелках. Вывернулся откуда-то дурачок Гена в сборной офицерской форме с погонами майора и босиком. Молоденький лейтенант потянулся к козырьку артиллерийской фуражки, но внезапно зарделся и сделал каменное лицо.
Ах, боже мой!
Я ловил себя на мысли, что начинаю любить этот Городок. Просто так вот, независимо от собственной воли, как влюбляются, успокоясь после бурной и жестокой любви к неверной красавице, потянувшись на тихий свет чистого и неброского на первый пригляд, но ласкового девичьего лица.
Да, стоило полюбить этот Городок, его тихий свет, непритязательность и простоту нравов, коль душа настроена и просит лирики, покоя. Забыть о рае и аде, персиковских страданиях, как я окрестил тайно, про себя, все, что происходило в Городке, окрест и выше за последние недели. Впрочем, я прислушивался и к Пашкиным рассказам, а сообщал он нечто такое, что вполне стоило внимания и никак мимо уха не пролетало.
Ах, вот оно что, какие события произошли, пока я ездил, пока шлялся по райским кущам, смотрел, как мучаются в аду грешники. Женился В. Д. Свадьба прошла непривычно для всех чинно и тихо, на современный манер – так пожелал В. Д. – безалкогольная! Лена Алтуфьева стала вновь законной женой. Тормозные колодки локомотива, недолго украшавшие ее рабочий стол, шофер Артур унес к себе в гараж и бросил до поры под верстак. А застолье собирали в Персиково, в квартире В. Д., пили соки, минералку, топтались под магнитофон и разговаривали о газете. Правда, Костоломов с Михаилом Петровичем бегали в туалет и тайно пили водку. Трезвый нюх В. Д. обнаружил, что приняла и невеста, за что сделал ей при всех выговор. Впрочем, это не помешало ему весь следующий день держаться за мизинчик Лены и смотреть на нее влюбленно. Вот такие дела!
– Слушай, Пашка, давно хочу спросить: что это у него за странный псевдоним – В. Д.?
– Всякая дурь – так я расшифровываю. Вообще-то его фамилия Дальский, Вадим.
– Дворянская какая-то? Дальский!
– Ага! Теперь у него и двор свой. Новая блажь, увлечение. У него ведь как? Загорится какой идеей, все по боку, только ей и живет. Своего-то у него ничего в головушке нет, вот и прилипает к тому-другому. Первое время меня тут на руках носил: талант! Потом остыл ко мне, взялся за античность, за Гомера. Вот я и говорю – всякая дурь! Ослепил, эгоист, тут всех своим величием, приехал когда. Ленка вот тоже – перед свадьбой как-то проговорилась: «А с ним я буду жить, как за каменной стеной!» Ну, ну! Он эту стенку в одно прекрасное время спихнет и Ленку кирпичами завалит.
Труженик!
– Злой ты, Пашка.
– Какой там злой. Шалопут я, вот кто.
– А он тебя не любит.
– Что я, девочка? Думаешь, тебя полюбит? Да брось, пошли в кино.
Мы остановились возле киоска, рядом с кинотеатром, взяли по стакану газировки. Пашка пил мелкими глотками, будто чай, смакуя и отпыхиваясь.
– Он же четвертый раз женится и все – до гробовой доски! Подожди, еще к ним дама Дальская, мамаша нагрянет, она наведет порядок. Энгельс был прав, старик. Слушай, а ты вправду там был? – тарабанил Пашка с пятого на десятое.