Пожароопасный период
Шрифт:
– Бабушка, садись обратно! Это не твоя станция! – волновалась дородная проводница в седьмом, напротив нас, вагоне. – Ребята, помогите, она не там сошла.
Я подхватил старушку под руку, Тоня – сумки, перевязанные тряпичкой. Поезд дрогнул, собираясь трогаться.
– Грабют! – неожиданно громко закричала старушка. – Грабют!
– Останешься, бабуля! – я схватил в беремя невесомое птичье ее тельце и уже на ходу подал в руки проводнице.
– Помогите! – старушка продолжала трепыхаться.
– Ну вот и милиция!
– Пройдемте, молодые люди!
– Вовка, не сопротивляйся, а то побьют! – шепнула Тоня.
В дежурной комнате линейного отделения, куда привел нас бдительный старшина, курил возле графина с водой младший лейтенант – с ромбиком пединститута на кителе – худой, невыспавшийся.
– Зачем уздечка-то? – сухо, без всякого интереса спросил он.
Я взъерепенился:
– А локомотив хотели увести! Не понятно разве?
– Понятно, понятно. Обыскать! – резво приказал он старшине и тот надвинул на меня тугой живот, пытаясь заломить мне руку.
– Не прикасайтесь. Опричник! – я вывернул карманы брюк с автобусной мелочью и мятыми рублями.
Толстый старшина выжидательно посмотрел на свое начальство. Тот не реагировал.
– Примечаю, товарищ лейтенант, ходят тут который уже вечер!
– Не стыдно вам, мужчины! – горячо воскликнула Тоня, светясь вспыхнувшим на щеках румянцем.
– А это, девушка, лишнее! – посуровел и окончательно проснулся младший лейтенант. – Документы есть?
– Какие документы! На дело шли.
– Володя, не задирайся, не поймут юмора.
– Верно, не понимаем, девушка. Придется вашего кавалера задержать до выяснения личности.
Меня разбирали смех и досада. Я тискал в руках дурацкую эту уздечку, не решаясь взглянуть на Тоню, сознавая глупость ситуации. Проторчим здесь бог знает сколько, а Тоне еще скакать ночной степью домой. Ах, боже мой!
Толстый старшина попил из графина, кашлянул, козырнул и вышел. Младший лейтенант закурил папироску, стал писать в толстой тетради.
– Вы в бога верите, товарищ лейтенант?
Он поднял на меня посветлевший, хрустальный взгляд, усмехнулся.
– Верю, не верю. Сидите, не мешайте работать!
– Почему это – сидите? – Тоня заходила по комнате, нервно сжимая кулачки. – Я-то надеюсь, свободна?
Младший лейтенант меланхолично кивнул:
– Вы – да!
И Тоня пошла за моим удостоверением, которое «в кармане пиджака, а пиджак на гвозде в моей комнате с окошком». Мне не хотелось отпускать ее одну в темноту улицы, в чужую темноту с бледным светом редких фонарей, но в решимости и воинственности ее позы, с какой она подступала к дежурному, в сверкании в глазах, напористости, чувствовался характер, и меня внезапно обдало теплом нежности и одновременно гордостью за свою горячую подругу. Я любовался ею, как тогда, в первый раз в Караульном, на подворье, на колке дров – «покажи силу!»
Свысока, несколько надменно поглядывал я на занятого писаниной милицейского дежурного, что жег и жег свой «беломор», шумно выдыхая и кутаясь в дыме. С милицией, признаться, дел мне иметь не приходилось еще, но я знал, что такое отсидка в камере военной гаупвахты. Здесь, в вокзальной милиции, наверное, тоже есть камера? И я представил, как скрежетнула бы кованная железом дверь с глазком, как ввели бы меня в тесное, с зарешеченным окошечком у потолка» помещение. А там весь «в вате и шерсти» притулился на нарах какой-то, как и я, бедолага. Почему в вате?
Ах, да! Вспомнилось из детства, как рассказывала про этот вокзал мать, съездив куда-то по железной дороге: «а потом зашли трое в куфайках, а куфайки в вате, в шерсти. Наверно, вагоны с товаром обчистили!»
– Товарищ лейтенант, у нас вагоны с ватой не грабили?
– Я вот тебя закрою на замок до утра! Шляешься, где не надо, девушку подводишь. А девчонка, видать, стоящая!
– Я женюсь на ней! – неожиданно выпалил я. – Вот сейчас вернется, отпустите и поведу ее венчаться!
– Ты где работаешь, жених? – лейтенант поднялся, прошелся по комнате, так хрустя сапогами и ремнями, будто сто чертей толкли сухари.
– В небесной канцелярии у Саваофа.
– Ну, ну – ангел небесный! Покою от вас нет.
Зазвонил телефон и младший лейтенант кинулся к трубке:
– Дежурный линейного отделения! Да! Все в порядке. Спасибо! Вам тоже.
Тоня вошла, как влетела: отвороты джинсовой курточки колыхались, по спине туго бил темный пук волос, схваченный у затылка цветной заколкой, низкие каблучки туфелек хищно и властно клевали гулкие плахи пола. Она мельком глянула на меня, подмигнула, протянула дежурному мое удостоверение.
– Понятно! – сухо поджал губы младший лейтенант. – Недавно у нас? Я наших всех знаю. Ну вот, а то наговариваете на себя бог знает что! Павлику Алексееву привет передайте.
– Талынцеву тоже передать?
– Который по радио всю округу взбаламутил?
– Берите выше, лейтенант, всю вселенную!
Я потряс уздечкой и через десять минут летели мы с Тоней в полутемном, одиноком и чудом подвернувшемся такси. Пролетели, узнанные в полутьме, старенькие ворота домика моих хозяев, что опять по-мальчишечьи штурмовала моя Тоня, влазила в окошко со стороны яблоневого сада, боясь скрипнуть половицей.
– А что было делать? – шепчет она, прижимаясь.
– Чудо ты мое.
Нарисовались стволы гаубиц за забором военной части, конструктивистский силуэт кинотеатра, острый угол базара, сапожная фабрика. Наконец я опять позвякал удилами уздечки, высыпал шоферу горсть мелочи в ладонь, мы вышли.
– Церковь! – удивилась Тоня. – Ты что, Володя, придумал?
– Мы пойдем венчаться! – сказал я решительно.
– Ты не шути такими словами, – произнесла она тихо и я не узнал ее голоса,