Пожароопасный период
Шрифт:
Кружим по преисподней трюмов, механизмов, винтовых и отвесных трапов. Здесь ни неба, ни синевы, ни ветра. Запах соляра, запах мазута, запах нагретого машинного масла.
– Пришел как-то на пароход электриком грузин. При пожарной тревоге по инструкции должен был орудовать багром. Почему не взял багор, – его потом спрашивают. Что это такое? В грузинском языке такого слова нет!
.Рыжие птицы небольшой стаей летят над самой водой. Она пасмурная и какая-то неприветливая. Идет крупная океанская зыбь. Она идет со стороны Африки. И пароход, тяжело взобравшись на очередной бугор океана, проваливается вниз и по моему столу катится пепельница толстого стекла. Потом начинается монотонное качание туда-сюда, называемое килевой качкой. Она едва входит в сознание, скользит как бы над мыслями, среди которых прокалывается
9
Бывалые моряки знают – где и что будут покупать. У каждого по покупкам «на забой», то есть на продажу или себе лично, – план на весь рейс. Наслышан, в Бразилии будут покупать электродуши. И кофе. Хотя этот самый кофе в Союзе дешевле, но здесь – в кофейной стране! – он качественней, ароматней и престижней.
Опять беготня с мешками!
Долго на эту тему на ночном мостике говорим с третьим штурманом.
– Все они видят, – говорит Володя, – и наши знаменитые «тройки», когда мы мчимся в город, считая копейки, как роемся в барахле, позоря себя, как я должен присутствовать рядом с буфетчицей нашей, когда она выбирает себе трусики- лифчики.
Они – это местная публика: докеры, рабочие порта, полицейские, представители фирм, все знают о нас, представителях великой державы. Нужна ли еще более «действенная» агитация за наш образ жизни?..
– Как-то стояли мы в Сенегале, в порту Дакаре. К нам приехали на трех машинах важные чины из нашего посольства. Поднялись они в каюту к капитану, пили-гуляли, угощались «родной селедкой». Пароходу пора отходить, подана команда: «По местам стоять!» На борт поднялся уже лоцман, а уйти не можем, поскольку капитана на мостике нет, а у причала стоят машины – гости еще на борту. Тут же у нас местный вачман (охранник) негр. Он учился на бесплатных курсах русского языка при посольстве. Наконец я вышел к трапу, к вахтенному матросу. Показались поддатые соотечественники. И помпа выскочил: «Что тут стоите, глазеете?» На вахте я, говорю. Гости, наконец, пошатываясь, сошли по трапу. Вачман-негр тоже сходил. Обернулся и говорит: «Я много читал вашей литературы, читал и Ленина. И вот вижу: есть у вас и богатые и бедные. Богатые – они! – показал на посольских, а бедные – вы». А мы ведь, штурмана, механики, собственно, офицеры русского флота! Нам вменяют в обязанность вести агитацию и контрпропаганду. Но какая пропаганда на словах и нашими брошюрками об огромном количестве добываемой нефти и газа, когда все это грабится и уходит неизвестно куда.
– Как неизвестно? На Запад и уходит, вливает кровь в его благосостояние!
– Да, конечно. Но они видят нашу зажатость, бедность, рысканье за барахлом и. делают выводы.
Мы говорим о том, что все сейчас стали говорить, говорить! Столько много слов, столько накипело. Во что это выльется? Кто скажет?
– Сократили недавно экипажи судов. Приказом начальника пароходства. Получил он за это, партийный выговор. А дело поправилось? Нет! Через год ему выговор снимут и еще поощрят за экономию средств. Сократили ли бюрократов в управлении? Нет, не сократили.
Третий штурман настроен жестко и бескомпромиссно. Я его понимаю.
.Понимаю и вздохи начальника рации. С улыбочкой, с иронией, но все же: «Эх, славные, застойные годы!
Где там у тебя блокнот, запиши. Поднимается по штормтрапу лоцман. Вдруг в открытый иллюминатор высовывается рука с полным стаканом: «Старикашка, прими пятнадцать капель».
Надо завести рубрику: «Бойцы вспоминают минувшие дни».
И первым под этой рубрикой воспроизвожу рассказ электромеха о судовом песике Комке.
– Конечно, взять хороший груз – много зависит от капитана? – спрашиваю Крикова.
– От представителей Морфлота, агентов, они ведь заинтересованы. Ну и от капитана тоже. Как примет представителей фирмы, ублажит, угостит. На то капитану и представительские выдаются. Но что может капитан? Бутылку русской водки? Банку черной икры!? Ну если еще по натуре компанейский, да язык знает. Вот, помню, у нас был капитан, так он специально русский самовар у себя завел. Буфетчица вскипятит, чаек заварит, накроет стол, как положено. Да-а, личный контакт важен. А вот посмотрите, я вам еще не показывал, – достает из ящика стола групповое фото, – это наши с «Комилеса». А вон у боцмана на коленях Комка сидит. Славный такой песик! В Тикси его Володя вот таким крохотулькой принес. У нас и вырос. Так вот благодаря ему, Комке, мы, собственно, быстро и благополучно провели ремонт в ФРГ.
– Почему – благодаря ему?
– А его все любили! И немцы тоже! Заходит на пароход кто-нибудь чужой, а Комка уже чувствует – чужой. И такой лай устроит, готов разорвать. А подбежит и начинает ластиться. Лоцмана его тоже знали и любили. Как только лоцман поднимется на судно, идет на мостик и – Комка туда же. Сидит, головой крутит. А мордочка такая забавная! Знал он на судне меня, боцмана и капитана. Жил он в моей каюте, спал на матрасике возле койки. На дверях каюты один матрос нарисовал свирепую собачью морду, ну прямо волкодав, и написал по-немецки: «Осторожно – злая собака!» Капитана он любил, потому что тот гулял с ним. Обычно я после обеда адмиральский сон выдавал. Я в койку и он, Комка, как человек – на бок и лапы под голову. Но в два часа он уже у двери. Капитан точно в это время открывал тихонько дверь и шел на берег гулять с Комкой. С двух до пяти, точно, гуляли они. Комка справит там свои дела, на земле поваляется, травку пожует. В кают-компании его тоже никто не прогонял. Сидит у моих ног под столом. Вот помполита он не любул. Тот прогонял его с собраний. Помполит начнет что-нибудь про политику, а Комка усядется перед столом, вертит головой, а то вдруг начнет за мухой гоняться. Отвлекает народ от «сурьезной» работы. Народ-то на него все внимание. Как-то напугался он сильно во время шторма в Северном море. Началась качка и на Комку упал ящик письменного стола Он кинулся к двери, а за ним с грохотом ведро со стиральным порошком.
– Так как он заграницу ходил? У него что специальный документ был для таможни?
– Какой документ! Для прививки ставили ему иногда уколы. А во время таможенного досмотра накормим сонными таблетками или привяжем в каюте стармеха. Однажды в Выборге боцман сказал: «Я заберу Комку на берег, домой!» Отговаривали, *жалко, но. Ну вот, говорю, давай такой эксперимент проведем: к кому он пойдет, тот и хозяин! Стали в разных концах коридора, матросы открыли дверь, выпустили Комку. Мы договорились с боцманом – голос не подавать. Выскочил Комка, головой вертит туда-сюда, На меня, на боцмана, не знает куда, к кому подойти. Тут боцман не выдержал: «Кома, Кома, иди сюда!» Он к нему. Тут я как рявкнул: «А на, стервец, такой! Ко мне!» Так представляете, он с таким виноватым видом, едва не на брюхе пополз ко мне. Хоть и хозяин боцман, а жил-то Комка у меня, я его кормил. Ну вот, – говорю боцману, – видишь кто настоящий хозяин! Но все равно через какое-то время увел его боцман на берег. Разъелся, разжирел он там. Пропал совсем для моря, для флотской жизни песик. Зря.
Криков задумался, как-то усмехнулся горьковато. Встал, прошелся по каюте, выключил чайник, тот уже вовсю исходил паром.
24.00. Стоим на рейде. П9РТ. Бразильцы подогнали две баржи-площадки. Торопятся, кричат, аукают. Кабельеры! Все в белых штанах. Столько темперамента! Вот я и в Южной Америке.
10
В порту Ангра-дус-Рейс простояли какой-то час, ну два, не больше. Выгрузили два агрегата с газом, что везли на палубе, по бортам, да еще какую-то массивную железяку в упаковке, что грузили в Бремене. Вот и все дела! А разговоров-то было, господи!
Правда и этот срок стоянки можно было б сократить, но бразильские грузчики, споро взявшиеся за дело вначале, потом как-то скисли.
– Не Европа! – сказал стармех, зачем-то возникший на ночной палубе, – Может, сами возьмемся, а? Выгрузка одного баллона стоит тысячу долларов, заработаем!
Я тоже не сплю, доктор не спит. Дождь идет. Первый дождь за рейс. Прохладно.
– Ничего себе тропики! – ежится доктор, кутаясь глубже в куртку.
И вот отмахав за остаток ночи и первую половину дня несколько десятков миль, подходим к Сантусу – большому красивому порту. Созерцаю горы, долины, в одной из которых и раскинулся Сантус. Сантус по-испански – святой дух! Что ни говори, что ни вспоминай – грустное, печальное, а на душе подъем, она парит, как у первооткрывателя этих земель. Вчера, проходя на виду знаменитого Рио, дал домой короткую радиограмму: «Привет из Рио-де-Жанейро».