Пожарский 2

Войлошников Владимир

Первым в портал торжественно въехал стол, а уж потом все остальные. Напутешествовался сегодня этот стол — другой мебели и не снилось.

— Спать! — подал общую команду я и заперся в своих покоях. По-моему, я сегодня и так поработал сверх меры.

НУ, ПОСЛЕДНЕЕ…

Утром я проснулся — Кузьмы нет. Впрочем, вместо него караул несли три бронзовых волка, так что всё в порядке. Спускаясь к завтраку, услышал диалог:

— Господин Кузьма, — так, это

Чао Вэй говорит, — Осьмуша сердится на моих бойцов. Она считает, что мы неаккуратно несли стол и потеряли две серебряных вилки или хуже того, что кто-то их припрятал.

— А ты говорил ей, что вилки господин князь использовал, чтобы оборотня убить?

— Конечно говорил, дважды! Но она мне не верит. Говорит… как это… «Чепуху городишь», вот.

— Нехорошо, — оценил Кузьма. — Пойдём-ка вместе, я объясню ей, что к слову воина нужно относиться более уважительно!

Я решил, что не нужно вмешиваться в процесс, и вместо столовой свернул в сад, оценил, как продвигается строительство волчьего павильона, прошёлся вдоль дежурных кхитайцев. Чужих караулов не обнаружил. Решили, видать, что не нужны. Но надеяться на то, что наблюдение тоже сняли, я бы не стал.

Наскоро подкрепившись, я велел Фёдору отобрать из солдат Чао Вэя пару толковых, которые вчера помогали с подсчётами, и переписать всё по деревне оборотней.

— Ты, Федь, не обижайся, но сегодня я возьму только Кузьму, волков и кхитайцев. Если вдруг в этой Якутии тоже какие-нибудь монстры, мне на тебя отвлекаться несподручно будет. А вместо автомобиля терракотовых лошадей возьмём.

За лошадьми пришлось идти в Засечин. Там меня порадовало, что вчерашний хаос превратился в чёткий порядок, а на просторном заднем дворе выстроенные широким квадратом старшие дети выполняли под руководством терракотового учителя какие-то мудрёные упражнения.

Мы забрали лошадей и отправились в деревню с непривычным уху названием Гюнайдын.

Едва шагнув в портал, я похвалил себя за двойную предусмотрительность. Во-первых, за то, что памятуя о Якутских холодах, я оделся гораздо теплее, чем вчера. А во-вторых, за усердные занятия с термической магией в последнюю неделю. Теперь я мог организовать себе подогрев, если порывы ветра делались особенно холодными.

Копыта терракотовых лошадей звонко стучали по стылой земле. Из низко летящих рваных туч то и дело пробрасывал сухой крупитчатый снег.

В обозначенной на карте точке не было вообще ничего. Но очерченное вокруг приличное пятно с надписью «кочевье» внушало некоторый оптимизм.

— Я проверю? — предложил Кузьма и взлетел ввысь, оглядывая окрестности. И почти сразу камнем упал вниз. — Там. Домики стоят из шкур, как круглые колпачки. Три штуки. Дымы видать. Километров двадцать.

— Чего-то я черепашиться долго не хочу. Пошли перестрелами.

Выглядело это примерно как на Енисее. Направление мы знали и перескакивали в самую отдалённую видимую точку. И ещё. И ещё… На шестой раз стойбище оказалось в поле нашей видимости, и последний портал я открыл к самому боку яранги — вот как называются эти домики, вспомнил!

По какой-то странной причине морозоустойчивые оленеводы не сидели в своих ярангах, а развели костёр на улице. При этом они разделывали оленя, кидая в кипящий котёл куски мяса, и вся обстановка напоминала процедуру то ли помолвки, то ли заключения какого-то договора.

Якуты встретили нас дружелюбно, пригласили к огню, но как только речь зашла о том, приписаны ли они к деревне Гюнайдын, и каким образом они решают дела с оброком, все вокруг резко перестали понимать русский язык. Понятно мне, почему Салтыковы от этих избавиться захотели. Триста дворов — это на самом деле триста семейств, которые кочуют по изрядно большой территории, оленей пасут. И хотя, вроде бы, оленеводы все не бедные, собрать с них оброк — та ещё морока. К тому же, судя по запутанным рассказам, Салтыковы хотели получать оброк песцами, а песес сапсем мала-мала стала, очень плохо охота идёт…

Никто добровольно с нажитым скарбом расставаться не хочет, понятное дело.

Препираться с этими оленеводами мне почему-то совсем не хотелось. Но, с одной стороны, мне за них и за всю их нехилую территорию теперь надо налог платить. А с другой — у меня в Пожаре голод намечается, и мне бы местная оленина вовсе даже не помешала. Я сидел, на полном серьёзе размышляя, не проще ли будет предложить за их оленину цену чуть больше, чем дают местные купцы-перекупы (наверняка ведь за копейки торгуют) — ко мне тогда без хлопот целая вереница желающих продать выстроится. Но внутренний голос настойчиво подсказывал, что тогда господа якуты могут своего хозяина и вовсе уважать перестать.

Снег пробрасывал всё чаще, хлестался сухой крупой. Я привычно прибавил себе тепла, свив из нескольких слоёв воздуха подобие кокона. Оленеводы, однако, забеспокоились, тревожно оглядываясь по сторонам. Бури боятся, может быть?

И тут в налетевшем порыве метели словно отдёрнулась в сторону завеса, и к костру шагнула высокая седая женщина:

— А я-то думаю: кто такой умный? Я тут поддуваю, подсыпаю, а он сидит, словно печка, жаром светится!

— Бабуля?..

Она сурово усмехнулась:

— А ты думал — чья тут наследная вотчина?

БАБУЛЯ

В голове у меня шумел буран.

Я скинул свои тепловые щиты и обнял её. Не развалюсь, поди. А ей сейчас жар ни к чему — если верить моим глазам, до полного перевоплощения в аватар холода бабушке Умиле едва на мизинчик осталось.

Она заговорила на нашем древнем наречии, и я привычно на него переключился.

— Я и не надеялся тебя встретить. Кош сказал: Рюрик ещё до магической войны погиб, а ты исчезла.

— Постеснялся, значит, всю правду вывалить. Или опасается, что я осерчаю да Ольхон его приморожу. Кош всегда осторожным был, — Умила тяжко вздохнула и поёжилась, отгораживаясь плотной занавесью метели от костра. — Знаешь ли, Митька, я ведь после того полтыщи лет ни с кем не разговаривала, разве что сама с собой. Ты первый. Может, потому и не могу я за край стужи шагнуть? Держит меня этот камень. Тебе одному расскажу. Рюрик из-за моей дурости погиб.

Вот, значит, как. Я ничего не ответил на это. Просто смотрел на танец снежинок. Ждал.