Пожиратели гашиша

Гаврюченков Юрий Федорович

Получается, Леша не считает меня способным на Поступок? Вообще за лопуха меня держит, совсем страх потерял.

И я вошел. Вошел и пошел, пошел, пошел...

Леша сначала не сообразил, в чем дело, посторонился, чтобы меня пропустить, но, умело загоняемый, теперь пятился по коридору в сторону кухни.

– Илья?
– Леша опять не испугался, счел за дружескую шутку, решил, что с ним играют. Но у меня были свои игры.

– Я спросил электрика Петрова, для чего тебе на шее провод? Ничего Петров не отвечает, лишь ногами в воздухе качает.

–

Илья, - стишок вверг Есикова в недоумение, - ты пьян?
– Мы уже оказались на кухне.
– Ты садись.

– Нет, - жестко отрезал я и остановился. Охота играть с Лешей и заходить издалека внезапно пропала, этот пидор меня разозлил.
– Я свое уже отсидел.

Улыбка медленно сползла с Лешиного лица, взгляд его потускнел.

– Так вот о чем ты, - невесело сказал он.
– Я думал, ты ко мне как друг пришел, а ты опять за старое?

– Как это "опять"?
– не понял я.
– Мы с тобой с тех пор, как ты меня заложил, больше не виделись.

– Я бы не хотел говорить с тобой в таком ключе, в таком тоне, напористо заявил Леша.
– Или сбавляй обороты, или катись отсюда!

Ах вот как! Сексот окончательно оборзел. Я рванул из кармана "Токарева" и лишь после этого понял, что испугал Лешу гораздно раньше, - хамил он явно с перепугу. Я взвел курок. Лицо Есикова побледнело. Ссыт, гад, очко не железное!

– Ты что, падаль, на мировую, что ли, потянул, - выцедил я, глядя в побелевшую морду подельника, - вообразил, что тебе все простится?

Леша судорожно глотнул и вдруг ожил.

– Я понимаю, понимаю все, - зачастил он, заслоняясь выставленными ладонями, - виноват. Я вправду нехорошо поступил, меня заставили, ты ведь знаешь, как там заставляют, ты же все понимаешь...

– Ты, гад, ссучился. Явку с повинной написал, душу захотел облегчить. Признание, конечно, очищает совесть, но и у меня она чиста - "На свободу с чистой совестью!" - хотя я ее ничем не пачкал. А вот ты изгадился, падла, продал товарища. Я тебе что-нибудь плохое сделал?

– Нет, - выдавил Леша.
– Но ведь иначе тогда было нельзя. Проиграл плати, правила в жизни такие. Надо уметь проигрывать...

От этих слов меня аж перекосило, и я с трудом удержался, чтобы не нажать на курок. Забрызгал бы его потрохами всю кухню, не будь у меня других планов относительно его участи.

– Ну так и проигрывал бы как надо - в одиночку. Почему я вместо тебя три года из жизни выкинул? Я эти три года никогда не отживу!..

– Нет, ты не понимаешь, - скорбно покачал головой Леша, и это меня взбесило. Во страха не знает! Я врезал ему рукояткой пистолета по роже и с удовольствием понаблюдал, как сексот отплевывается кровью.

– Зря ты так, - наконец вымолвил он.
– ЕйБогу, зря.

В другое время я бы перед этим недоумком спасовал, но в теперешнем состоянии я был невосприимчив к Лешкиным доводам, как всегда убедительным. Тело полыхало изнутри огнем, голова разламывалась от боли, а схема действий, тщательно продуманная

за ночь, казалась самим совершенством.

– Все, - бросил я, - хорош трендеть, пошли.

– Никуда я с тобой не пойду, - наотрез отказался Леша.
– Куда это идти?

– Со мной, козлятина, - разминая затекшие мышцы лица, осклалился я, - в мир иной!

Леша покачал головой.

Я чуть опустил дуло пистолета и нажал на спуск.

Этого подонка следовало проучить, ну и пусть, что попаду! В узкой кухоньке выстрел стегнул по ушам. Так бахать мог только советский ТТ. Пуля прошла между ног Есикова, едва не задев гениталии, прошила балконную дверь и исчезла в пустоте.

– Пойдешь, куда скажут.
– Голос звучал слишком тихо, и я взял тоном выше.
– Будешь тупорылиться, засажу в живот всю обойму, я шутить с тобой не намерен!

Я вытолкал Лешу на улицу, и мы сели в машину.

– И куда мы едем?
– неожиданно мирно поинтересовался он.

– За город, - неохотно ответил я.
– На хэппиэнд.

Леща удержался от поправок, хотя ему очень этого хотелось. Он вообще вел себя поразительно спокойно, а меня это злило. Теперь я вдвойне ненавидел эту сволочь - за то, какой он обаятельный и хороший. Плохим, по традиции, оказался я.

На Колтушском шоссе я загнал машину в лес и вынул из багажника свою достославную лопату. Леша мирно сидел в кабине и ждал.

– Вылезай.
– Я грубо схватил его за плечо и потащил за собой. Выбрав небольшую полянку, я толкнул подельничка к дереву и сунул в руку лопату. Рой здесь.

– Чего ты хочешь?
– спросил он.

– Вернуть кое-какие долги. Раньше я брал у земли то, что не клал, а теперь положу то, что не брал.

– Тебе это действительно нужно?
– мягко заметил он. Снисходительно даже, словно догадываясь, что, если меня не злить, никто его не убьет.

– Не твое собачье дело, паскуда, - огрызнулся я.
– Помнишь эту лопату, еще со студенческой практики, верно? Так что копай, копай.

Леша принялся за работу. Он замерил длину под свой рост, аккуратно снял дерн и принялся выкидывать землю, время от времени останавливаясь, чтобы перерубить корень. Я опустился на корточки и, не мигая, стал наблюдать за ним. Сумерки незаметно перешли в темноту, а горка земли постепенно увеличивалась в размерах. Когда он углубился по пояс, я скомандовал отбой.

– Хорош.
– Я натужно поднялся, хрустнув всеми суставами разом. Вылезай наверх и раздевайся.

– А раздеваться-то зачем?
– Леша проворно выбрался наружу и стал отряхивать штаны.

– Петухом тебя хочу сделать, - ощерился я.
– Словишь заслуженный кайф перед смертью.

Леша безропотно начал расстегивать пуговицы.

Обращение его со мной как с капризным ребенком здорово действовало на нервы. Есиков избрал верную тактику: заартачься он или дернись обезоружить гашетку я придавил бы легко и с чистой совестью. Но обезоруживал он меня другим, гораздо более эффективным способом.