Пожиратели огня
Шрифт:
С этими словами дикарь удалился, пристально окинув взглядом фигуру незнакомца с закрытым лицом.
— Не забывай моих наставлений! — сказал он Коануку, когда они остались вдвоем.
— Черный Орел не на ветер бросал свои слова, когда говорил со мной! — отвечал Сын Ночи.
Виллиго пошел по дороге на ферму Кэрби.
Между тем защитники блокгауза после ухода вождя провели около часа времени в сравнительной тишине. Хотя опытный слух Кэрби и Дика по тысяче неуловимых признаков угадывал присутствие нирбоасов в густых кустах, окружавших ферму, однако ничто не указывало на близкое нападение.
Маленький отряд в нетерпении дожидался рассвета, который обеспечивал им верную победу. Днем нападение врасплох было немыслимо, а винтовки наших пионеров не промахивались никогда.
Если подумать, сколько этих отважных и смелых людей, ирландцев и американцев, селившихся на расстоянии пяти или шести сот миль от Мельбурна или Сиднея, чтобы пасти свои стада и возделывать землю, сколько их погибло вдали от всякой помощи, вместе со всем своим имуществом и своими семьями, то невольно приходится удивляться тем, которые после того решались продолжать их дело.
И как обидно при этом сознавать, что если бы не англичане, то вся эта страна являлась бы лучшим в мире местом для европейской колонизации: ведь сначала все австралийцы разделяли убеждение, сохранившееся впоследствии только у одних нготаков, что белые люди — их воскресшие и вновь вернувшиеся на землю предки, захотевшие научить их счастью. Благодаря этому убеждению туземцы встретили европейцев с распростертыми объятиями и готовы были служить им с сыновней почтительностью, готовы были во всем повиноваться им, как послушные дети. Но Англия и здесь, как и везде, где только она сталкивается с меньшей силой, проявила свое двуличие, свое бессердечие, свою ненужную, бессмысленную жестокость. Стоило только вспомнить, что делали англичане после возмущения сипаев, когда свыше трехсот тысяч невинных туземцев, старцев, женщин и детей, даже грудных, были беспощадно перерезаны и избиты ими! Таковы действия английского правительства; действия же отдельных англичан еще более возмутительны и бесчеловечны настолько, что они казались бы невероятными, если бы не подтверждались показаниями тех же английских властей.
Так, например, губернатор, сэр Артур, единственный честный, порядочный человек, какого видели за все долгое время английского владычества в Австралии, приказав произвести анкету, которую намеревался препроводить своему правительству в метрополию с целью получить полномочия для энергичного воздействия на нравы своих соотечественников, собрал следующего рода сведения. (Мы здесь приводим дословную цитату из составленного им донесения.) «Похищают детей у туземцев, вырывая их силой от матерей и отцов во время их празднеств. В туземцев стреляют, как в воробьев или в ворон, просто ради забавы; убивают мужей, чтобы завладеть их женами, и нередко на шею пленницам вешают мертвые головы их мужей или сыновей… Приковывают этих несчастных к деревьям, избивая их хлыстами или палками, чтобы сломить их упорство и сопротивление… Отрубают у мужчин ноги и руки и оставляют этих несчастных валяться на земле среди леса или поля. Нападают на мирно сидящих вокруг своих костров туземцев и, прячась за стволами деревьев, расстреливают их, а найдя беспомощно распростертого на земле ребенка, со смехом кидают его в огонь костра. „И факты эти не единичные“, — пишет свидетель в своем показании. Бывают случаи, что туземцев убивают просто ради шутки; берут два пистолета, один заряженный, другой — незаряженный, последний приставляют себе к уху и спускают курок, а заряженный пистолет вручают туземцу, приказывая ему сделать то же, и бедняга пускает себе пулю в голову. Мало того, старые лесные бродяги из бывших каторжан с веселой усмешкой рассказывают, что стреляют в туземцев, чтобы их мясом кормить своих собак…»
И такие вещи продолжались в течение целого полустолетия, безмолвно одобряемые британским правительством. «А правительство, к стыду его будь сказано, — как писала в заключение в 1836 году „Times“, перечислявшая все эти факты и многие другие, — ни разу и ни при каких обстоятельствах не только не карало за подобные поступки, а даже воспрещало своим представителям строго преследовать виновных».
Вот почему честный канадец Дик, бывший свидетелем всех этих ужасов, размышляя об участи, какую им, без сомнения, готовили нирбоасы в случае, если бы им удалось овладеть фермой, невольно спрашивал себя, не вправе ли были эти туземцы поступить с ними так же беспощадно и бесчеловечно, как поступали с ними самими, и внутренне желая теперь только одного — чтобы и в эту ночь, и назавтра дело обошлось без дальнейшего кровопролития.
И желание его было услышано.
За ночь воинственный пыл нирбоасов мало-помалу остыл. Первые минуты гнева прошли, и заговорил рассудок. Осаждающие не знали числа врагов и предполагали его очень большим ввиду огромного количества убитых во время утреннего штурма. Сверх того их еще более расхолодило недавно полученное известие об отпадении нготаков.
Поэтому они начали с того, что отложили приступ до утра, объясняя эту отсрочку желанием узнать предварительно число врагов. Приняв это решение, они спокойно разлеглись на траве, чтобы предаться отдохновению и набраться побольше сил для будущих подвигов. С этой минуты на ферме перестали слышать тот зловещий воинственный гул, который так смущал и беспокоил ее защитников. Вся нирбоасская армия погрузилась в глубокий сон.
XIX
Велико было удивление канадца и его друзей, когда они при первом проблеске утра увидели с бельведера, что страшные враги их преспокойно спят, растянувшись в кустах. После ночной тревоги переход был такой быстрый, что все они невольно рассмеялись. Драма принимала комический оборот.
Не менее велико было и изумление бедных нирбоасов, когда они при пробуждении увидали грозного Тидану, стоящего на бельведере. Они думали, что им придется иметь дело только с Кэрби и его семейством, а тут вдруг Тидана, которого весь bush и трепещет, и в то же время уважает, который в бою неумолим, но в обыкновенной жизни так добр, так благороден и великодушен. Бессознательно, дружно дикари приветствовали его громким криком, даже не сговариваясь между собой.
Для боя не было места, не было возможности. Война кончилась сама собой. Вне себя от радости, Кэрби щедро угостил недавних врагов ромом, и новый мирный трактат был немедленно заключен между скваттером и его соседями.
— Как здесь все странно кончается, — заметил своему другу Оливье, радуясь счастливому исходу осады. — Я был положительно уверен, что пришел наш последний час.
— А я напротив! — возразил канадец.
— Что же, вы надеялись на благополучный исход?
— Да, было какое-то предчувствие, что и на этот раз мы благополучно выпутаемся из беды!..
В это самое время Виллиго возвратился из лагеря лесовиков. Он не верил ни ушам, ни глазам своим. Он рассчитывал пройти на ферму по трупам нирбоасов, среди потоков крови, а между тем нирбоасы плясали и пели песни, попивая крепкий ром.
Несколько минут спустя канадец и друзья его увидели свою фуру, покинутую накануне Черным Орлом. Фуру конвоировало человек двадцать нготаков, которые, въехав на двор фермы, торжественнейшим образом заявили, что у них и в мыслях не было грабить своих «белых дедов». При этом они вручили Дику сложенный вчетверо лист бумаги, на котором было что-то написано.
Канадец, очень смутно помнивший грамоту, которой он когда-то обучался в народной школе в Квебеке, передал письмо Оливье, который прочел вслух следующее:
«Поселение нготаков, 25 июня 18…
Gentlemen and friends, Messieurs et amis, Милостивые государи и друзья!
Почтенные австралийские джентльмены, которые вручат вам это рекомендательное письмо, мною им выданное, были так добры, что взяли на себя труд доставить к вам от меня фургон с военными и съестными припасами, включая ящик с оружием, найденный в одной роще, но выключая вещи, принадлежащие лично мне. Это та самая фура, которую благородный Виллиго потерял вместе с упряжью на большой дороге во время своего слишком поспешного бегства.