Пожиратели звезд

Ромен Гари

– Послушайте, нужно постараться понять их и проявить терпимость, – сказала она с легким оттенком превосходства в голосе, словно школьная учительница ребенку. – Эта страна очень непохожа на нашу. Нам не удалось еще воспитать их, в этом направлении мы даже не предприняли еще никаких серьезных усилий. Корпус Мира пытался что-то сделать. Я сама приехала сюда как один из его посланцев. Но на самом деле этого недостаточно. И тем не менее я сделала все, что смогла…

Капитан Гарсиа вышел из-за стойки и слегка поклонился. Он твердо решил продемонстрировать хорошие манеры и галантность. В конечном счете в его жилах течет и испанская кровь.

– Американские граждане, прошу, – произнес он, несмотря на несколько замутненный алкоголем рассудок горячо желая до самого конца соблюсти традиционные добрососедские отношения между американскими государствами.

Но гринго и в самом деле были начисто лишены вкуса к соблюдению церемониала. Протестуя, они вновь заорали как резаные; капитан Гарсиа, теперь уже глубоко оскорбленный таким неуважением элементарных норм взаимоотношений между казнимыми и теми, кто их расстреливает, действовавшими в ходе всех революций испанского происхождения, и, сверх того, сочтя, что его насильственно и незаконно лишили возможности насладиться торжественностью момента, почувствовал гнев и отвращение. Его красивые испанские намерении по отношению к этим свиньям были пущены по ветру. Он отдал несколько коротких распоряжений, и солдаты прикладами автоматов погнали «высоких гостей» к выходу. Агге Ольсен, несмотря на несколько ощутимых ударов по ребрам, по-прежнему крепко прижимал к себе Оле Йенсена. В свалке марионетка потеряла сигару, но чревовещатель потрудился подобрать ее и вернуть на место, вставив меж зубов своего духовного сына, дабы они не стучали.

– Спасибо, дружище, – благодарно молвил тряпичный Оле. – Вперед, на сцену! Сегодня никак нельзя испортить выход. Я всегда знал, что ты плохо кончишь, Агге. Впрочем, весьма рад тому, что наконец избавлюсь от тебя. Терпеть не могу чревовещателей.

Говорящий с акцентом месье Антуан оказал некоторое сопротивление, но и он не замедлил оказаться вместе с остальными снаружи, в залитом солнцем дворе позади кафе, грязно-белые стены которого, казалось, изначально предназначены для такого рода церемоний. Разумеется, именно француз не только показал пример превосходного поведения перед лицом смерти, но и дал сигнал прочим обреченным.

– Жалкий несчастный дикарь! – прокричал он. – Скажу вам только, что вы еще услышите обо мне. Я вам сейчас покажу, как умирают подлинные артисты!

Он повернулся к остальным:

– Месье, исполним же нашу лебединую песню. Самое время устроить последнее, замечательное представление. Чтобы какой-то грязный агент государственной полиции помешал великому артисту до самого конца отдавать лучшее, на что он способен… Да здравствует де Голль! Да здравствует Франция!

Юный кубинец не протестовал – он плакал, полностью покорившись судьбе, как это и свойственно гражданину его страны, прошедшему путь от расстрелов Батисты до расстрелов Кастро. Он был, конечно же, неверующим, но, бесспорно, успел получить начальное образование в области истории. Он знал, что ничего не поделаешь, что остается лишь плакать: подобные исторические события не остановишь. Д-р Хорват, несмотря на то что разум его был погружен в нечто вроде густого тумана, счел тем не менее своим долгом христианина и гражданина Америки утешить юношу, одновременно показав пример мужества и достоинства; он не хотел думать о себе; ему в голову пришла мысль о том, что он ничего не знает о юноше, он ощутил горячее желание по-братски проявить к нему некоторый интерес в эту самую минуту, когда оба они вот-вот падут под пулями варваров. Д-р Хорват дружески коснулся его плеча.

– Полно, не стоит, – сказал он ему. – Обратите ваши мысли к Господу.

И пока солдаты бесцеремонно выстраивали их вдоль стены кафе, он повернулся к Чарли Куну:

– Кто этот несчастный юноша?

Чарли Кун уже миновал в своем состоянии ту стадию, на которой был способен соблюдать приличия и бережно относиться к чувствам ближнего.

– Прославленный кубинский сверхмужчина.

– Сверхмужчина?

– Ну да, он может проделать невероятное количество половых актов подряд, практически безо всякого перерыва, – глухим, срывающимся от отчаяния голосом пробормотал представитель артистического агентства. – У него, так сказать, всегда стоит. Такого рода сексуальные феномены, знаете ли, очень популярны в сфере порнографии, В ужасе д-р Хорват быстро отвел глаза от кубинского чудовища и почти что с облегчением развернулся к взводу карателей. Человечество в своем падении достигло самого дна возможной мерзости, и теперь, когда земля вот-вот уйдет у него из-под ног, он наконец получит возможность приобщиться к подлинной чистоте. Каковы бы ни были ошибки, допущенные им в жизни, он знал, что есть по меньшей мере одно, в чем он нисколько не заблуждался: Дьявол действительно существует, и теперь он имеет тому материальное доказательство – ведь это рука Нечистого толкала его сейчас к стене, даже если она и кажется всего лишь волосатой лапой капитана Гарсиа.

От ударов он чувствовал опьянение, именно так – опьянение, словно боксер. Противник прижал его к канатам и продолжал молотить с такой силой, что все происходящее вокруг и все, что он еще мог видеть, постепенно теряло реальность и расплывалось в глазах. Он собрал все свои силы, чтобы выстоять под ударами, не упасть, не позволить себе рухнуть к ногам врага. Он увидел, как капитан Гарсиа поднимает руку с пистолетом. Увидел, как солдаты хватаются за оружие и прижимают приклады к щекам. Он взял за руку стоящую возле него американскую девушку и попытался сказать ей что-нибудь успокаивающее, повернулся к ней, увидел, что она жует резинку, и услышал, как она говорит:

– Он и в самом деле не виноват в этом. Это все испанские священники – они вскружили ему голову, когда он был еще мальчишкой. Они действительно вселили в него веру… Жаль только, что я не смогла сделать для этой несчастной страны большего. Мне безразлично, что я умру, хотя это и будет иметь отрицательные последствия. О Господи! Я всего лишь жалкая неудачница.

– Смотрите, сволочи, как умирает великий артист!

Ошеломленный д-р Хорват обратил гневный взор в сторону месье Антуана и увидел, что тот в порыве благородного патриотического исступления жонглирует прямо под носом у самой смерти. Перед мысленным взором знаменитого француза явно проносились на бешеной скорости самые прекрасные страницы истории Франции, проливая бальзам на его сердце.

Пока солдаты ждали команды, взгляд д-ра Хорвата продолжал скользить по лицам товарищей по несчастью. Он задержался на матери генерала Альмайо – она по-прежнему сжимала в руках свою американскую сумку и жевала листья, со счастливой улыбкой глядя в глаза палачам: либо наркотик привел ее в состояние эйфории, развеять которое не в силах была никакая реальность в мире, либо она вообразила, что присутствует на своеобразной официальной церемонии, устроенной сыном по случаю ее приезда. Д-р Хорват взглянул на господина Шелдона и увидел, что адвокат с величественным и вызывающим видом отправил в рот три таблетки успокоительного; принимая во внимание тот факт, что жить им оставалось считанные секунды, проповеднику этот поступок показался таким оптимистическим, таким типично американским, исполненным веры в будущее и торжество Добра и Справедливости, что он гордо поднял голову с развевающейся белокурой шевелюрой, пронизанной солнцем, и почувствовал себя до странного уверенным и спокойным, словно проглоченные соотечественником таблетки в силу какого-то чудесного явления братства подействовали и на него. Далее его взгляду предстал господин Манулеско в сверкающем костюме клоуна, мужественно, как и прочие великие артисты, бросавший вызов смерти – утверждая, так сказать, свою неукротимую веру в победу культуры над варварством; он играл на своей крошечной цирковой скрипке еврейскую песенку, рожденную бессарабскими равнинами. И услышал, как капитан Гарсиа прокричал какой-то приказ… Встретился взглядом с тряпичным Оле Йенсеном, сидевшим на руках чревовещателя, услышал, как скрипит его насмешливый голос:

– Нокаут в первом раунде, проповедник. Он оказался сильнее. Я предупреждал вас об этом.

Д-р Хорват сделал отчаянную попытку проснуться, ведь подобное может происходить только в кошмарном сне; чтобы великий американец, служитель Господа и Добра, мог окончить свою жизнь вот так, свалившись в пыль на какой-то дороге в недоразвитой стране, и существовавшей-то исключительно благодаря помощи США, – такое просто немыслимо; он попытался вспомнить лица детей, их светловолосые беззащитные головки, вознестись мыслями к Господу – без гнева, без злобы, – но взгляд упрямо возвращался к этому безумному французу, жонглировавшему во славу своей страны и во имя последующих поколений, чтобы обессмертить свою славу, к маленькому музыкальному клоуну с вымазанным мукой лицом: в ответ наставившей на них ружья солдатне с презрением к смерти, свойственным его народу, привыкшему к погромам, тот знай себе наигрывал еврейскую мелодию, зажигательную и в то же время грустную, – и опять услышал разочарованные интонации в голосе не то марионетки, не то чревовещателя – этого он уже не в состоянии был понять:

– Ну и подумаешь, ну что же такое в конечном счете смерть, Агге Ольсен? Всего лишь недостаток таланта!

И тогда ему внезапно пришла в голову чудовищно циничная, безобразная мысль о том, что единственным артистом, не пытавшимся превратить свой номер в достойную восхищения демонстрацию превосходства человека надо всем, что с ним может случиться, был кубинский сексуальный монстр; сознание того, что именно эта мысль станет последней из пришедших ему в голову в этой жизни, так ужаснуло его, вызвало чувство такого омерзения, что, растерянный, потерпевший поражение – да, иначе тут и не скажешь – потерпевший поражение, поверженный па землю своим подлым врагом, язвительный смех которого он буквально слышал, д-р Хорват обратил полные слез глаза к своим палачам, с ужасом чувствуя, что более чем заслуживает такой участи. чувствительность.