Пожирающая Серость
Шрифт:
Лицо Августы лишилось последней кровинки:
– Абсурд! Я всю свою жизнь ставила Четверку Дорог превыше всего. Кому, как не вам, лучше знать об этом?
Пальцы Мэй впились в ладонь Джастина.
– Карты не врут.
– Значит, ты неправильно их истолковала. – Августа стукнула кулаками по столу. Мэй отпрянула, с ее уст сорвался тихий всхлип. – Попробуй еще раз.
– Иначе их не истолковать. – Мэй почти перешла на шепот. – Я знаю, это не то, что ты хотела услышать. Но ты задала два вопроса. Так карты ответили на них.
Голос Августы понизился до злобного
– Погиб хороший человек, Мэй. Откуда мне знать, что это не повлияло на твои способности предсказывать будущее?
На глаза девушки навернулись слезы. Джастин захлестнула пламенная ярость. Мэй всегда боготворила Августу. Наказывать ее за честность было жестоко.
– Полагаю, тебе придется ей довериться, – сказал он. – Придется, хоть я и понимаю, как это сложно. Потому что мы единственные в Четверке Дорог, кто не поддается твоему внушению.
Августа рыкнула от раздражения и встала, едва не задевая головой потолок комнаты. Джастин приготовился к потоку словесных оскорблений, но ее слова прозвучали очень тихо:
– Когда-то этим городом управляли Сондерсы. Но мы справились с его защитой гораздо лучше. Я намерена сделать все, чтобы так и осталось.
Она ушла под вой мастифов, ждущих ее возвращения.
Джастин уставился на Восьмерку Костей и заметил, что на треснутом черепе остались кусочки плоти. Что же подвигло Хэтти Готорн нарисовать такие омерзительные, наглядные иллюстрации? Он повернулся к Мэй, сестра сидела, обняв колени.
– Мы знали офицера Андерса всю нашу жизнь. – Вены на ее лбу взбухли, словно под кожей извивались корни. – А теперь его просто… нет.
– Да, и поэтому мама злится. Дело вовсе не в тебе.
Мэй опустила голову.
– Я знаю.
– Ты правильно поступила, сказав правду. – Джастин сомневался в искренности своих слов. Но Мэй было необходимо их слышать.
– Разве? – Тусклый свет комнаты подчеркивал черты лица Мэй, пока она не стала выглядеть так же, как звучал ее голос: хрупко и тоненько, как хрустальная ваза, раскачивающаяся на краю камина. – Я только и делаю, что приношу плохие вести, Джастин. Люди гибнут, причиняют друг другу боль или исчезают.
– Ты знаешь, что это далеко не все, – ответил он. – Карты хитры. Они не рассказывают все.
– Они рассказывают достаточно. – Мэй твердо смотрела перед собой. – Иногда я это ненавижу. Знание, ответственность. – А затем она произнесла слова, которые, как Джастин подозревал, сдерживала со дня собственного ритуала три месяца назад: – Тебе не понять.
В тот день, как только сестра коснулась дерева, ветви ожили. Узловатый ствол боярышника низко поклонился. И Джастин, сдерживая слезы, смотрел, как лес перед ними тоже начал клониться, пока между согнутыми ветвями не засверкало озеро за коттеджем Карлайлов.
Если ритуал Джастина был худшим днем в его жизни, то ритуал Мэй с малым отрывом занимал второе место.
– Конечно, нет, – сухо произнес Джастин. – Объясни мне еще раз, как тяжело быть могущественной.
– Прости. Я не хотела…
– Я знаю, – перебил Джастин. Его бессилие было последним, что он хотел обсуждать. – Семья Сондерс. Мэй,
Лицо Мэй помрачнело.
– Знаю. – Она медлила. – Но мама сказала к ним не приближаться. А у нее всегда есть свои причины.
Джастину вспомнился страх на лице Августы. То, что она сказала. И как смотрела на Восьмерку Костей – со смесью ужаса и смирения, будто все это время знала, что семья Сондерс неминуемо будет связана с их будущим. Словно она сделает что угодно, лишь бы убедить себя в обратном. А значит, если существовала хоть какая-то вероятность, что Вайолет Сондерс может стать выгодным союзником Готорнов, Джастину придется обратиться к ней лично.
5
Харпер выполняла упражнения для укрепления мышц, которые адаптировала под свою тренировку, когда услышала обрывок песни; со стороны деревьев доносился низкий глубокий голос. Она знала его, как саму мелодию. Отец часто напевал ее в своей мастерской, когда создавал стражей из горки высушенной на солнце глины.
Когда-то эти стражи охраняли каждое крыльцо в городе: статуи, которые оживали по команде хозяина. Карлайлы и их хранители отвечали за защиту Четверки Дорог. Каждую осень и ночь весеннего равноденствия – время, когда Серость была сильнее всего, а основатели – наиболее уязвимыми. Когда стирается грань между реальностью и кошмаром.
Но последним из Карлайлов, кого слушался хранитель, была бабушка Харпер. Так что стражи, которых лепил в своей мастерской Морис Карлайл, просто висели над входными дверями жителей. Слабая замена – в случае опасности они могли лишь поднять тревогу, а не дать отпор.
Их семья стала тенью былых себя и тех, кем они могли бы стать.
«Дети малые блуждали, из лесу пути не знали…» Из кустов послышались шаги. Отец Харпер был Карлайлом до мозга костей и все делал громко, даже ходил. Так что первой реакцией Харпер была паника. Она для того тщательно скрывала свои тренировки, чтобы отец не жалел ее. Ее левую руку остро и внезапно пронзило огнем – хоть Харпер и знала, что руки больше нет, порой она все равно ощущала фантомные боли, особенно когда была испугана или находилась в стрессе. Харпер передернуло, она схватила меч и нырнула за ближайшее дерево.
Голос отца зазвучал громче: «Серость стала домом их, деток малых, нежи…»
Пульс Харпер участился, когда он показался на краю поляны. Она прильнула ближе к дереву, но жжение стало таким сильным, что она, ахнув, потеряла равновесие и выронила меч.
Шум прорезал ночную тишину, как выстрел, и прервал пение отца на полуслове.
– Кто там? – Морис Карлайл вытащил из кармана кинжал; острое серебряное лезвие мелькнуло в кулаке. Харпер прежде никогда не видела у отца такого решительного выражения лица. Она быстро вышла из-за дерева, беспокойство в груди росло.