Познание французского языка

Кукла Роузи

— Не то слово, она умничка! И я ее расцелую в следующий раз! Ей богу расцелую! — Вторит мне Тенардье. И уже отходя от опустевшей двери, я так громко говорю и надеюсь, что та, что осталась за дверью и решала нашу судьбу все это услышала.

— Ну, какая же она умничка! Прелесть, а не женщина! Прелесть и такая красивая, настоящая Жанна Д Арк…

А тут с нами поравнялась какая-то девка накрашенная и видно — старшекурсница.

— Ты это о ком, о Дырке, что ли? — спросила небрежно и грубо, и даже остановилась.

— Ну,

да! А что? Я о ней говорю, что Жаннет хорошая и потом она…

Девка не дает мне даже договорить и вдруг громко и матюгом, не стесняясь, под самой ее дверью.

— Да б…., она, сука хорошая! Хорошая — это пока вы к ней не попали в коготки! Поняли, вы дуры?

Мы опешили! О чем это она? Неужели же о такой доброй женщине? И тут же я, защищая и как бы отдавая ей должное:

— Наверняка ты что-то путаешь! Жаннет — классная! Классная она, поняла?

И даже не стала выслушивать ее возражения до конца, повернулась и, увлекая за собой Тенардье, пошла.

— Идем, Тенардье! Кстати, что это я все: Тенардье и Тенардье.… А зовут-то тебя как?

И то, что я слышу, меня заставляет невольно остановить ее и еще раз на нее глянуть как-то по-особому.

— Кто это тебя так назвал, неужели же мать? — спрашиваю ее.

— Мама. — Отвечает спокойно так и говорит о себе дальше, а я ее все переспрашиваю.

— Ей что, делать было нечего и так свою дочь назвать? Как ты сказала? Как? Матильда? Первый раз такое имя слышу у русской девочки.… А ты и не русская, а кто же тогда? Как это наполовину француженка?

И пока мы с ней спускаемся по лестнице и идем в общагу, я успеваю от нее узнать, что не все девочки у нас рождались русскими, и что матери наши, они тоже хороши были! Гуляли! Гуляли, а некоторые с французами, что к нам приезжали и помогали строить заводы и фабрики. Потому и такие русско-французские дети рождались от такой взаимопомощи.

— Это надо же, так своего ребенка мать назвала — Матильда? А как еще тебя можно называть?

— Да по-всякому: можно Мотя, Матя…

— Ну, а мама как?

— Мама?

— Да, мама твоя, как тебя?

— Не знаю…

— Как это?

— Да вот так, только ее фотография,… — сказала и стала вытаскивать из бумажника фотографию своей мамочки… — На фото красивая и счастливая пара — молодая женщина в обнимку с ним…

— А это твой папка? Похожа ты на него…

— Правда? А мне, все казалось, что я больше на маму похожая…

— Да! Похожа ты на них обоих, очень даже похожая…

А сама думаю, пока иду следом за ней и прихожу в себя от увиденного.…Ну, да, похожая? Мама и папа белые, а дочка….

Да, чуть не забыла об этом сказать вам! Матильда-то смуглая, мулатка она! Ну, такая, не шибко черная и кожа у нее не такая как у нас, но и не такая, как у эфиопки какой-то, а скорее, сильно загорелая, чем черная. И потом, у нее такие волосы пышной и густой копной, и все

в завитушках мелких. Так что я оказалась условно зачислена вместе с какой-то мулаткой, условно русской и еще в придачу — Матильдой. Вот ведь как бывает. А вы говорите-негры. Не знаю, как там негритянки, а вот мулатки, те красивые! Да еще с такими именами волшебными, словно из сказки — Матильды!

И пока девочки, разговаривая между собой, отходили от двери, Жаннет прислушивалась, а потом. …

Нет, ей, конечно же, приятно было поначалу услышать о себе такие лестные отзывы, но что потом она услышала?

Какая же это паршивка встряла? Кто это? И она, повинуясь врожденному женскому любопытству и чувству оскорбленного достоинства, поднялась, подошла к двери и выглянула. Увидела спины двух уходящих девочек, которые только что ей так были благодарны, а перед ними, не очень-то уверенно, но различила спину.… Но чья же это? Маринки, Светки.… Неужели же это…Боже! Точно, ведь. И походка очень на нее похожая. Вот же паршивка!

А та, на кого она смотрела, взяла и обернулась! Жаннет тут же шмыгнула назад за дверь. Увидела или не увидела? Интересно, она меня заметила или…

Жаннет снова села за стол и впала в задумчивость. А ведь было ей от чего задуматься. Еще бы? Эта паршивка не хотела ничего даже слушать и все требовала, и требовала от нее денег.

— Где бабки? Я тебя спрашиваю?

— Понимаешь, у меня возросли затраты, — оправдывалась Жаннет, — мне надо срочно ремонт закончить и как только снова начнем работать, то я тебе все до копеечки верну. Подожди немного.…Ну ты, понимаешь?

— Ничего мне мозги компостировать! Нашла дурочку! Где мои бабки? Я заработала?

— Заработала, заработала, но и ты войди в мое положение.… И я, как только, так я сразу же все до копеечки…

— Засунь свои копеечки, знаешь куда, в свою…. копилочку, поняла! А мне отдавай мои бабки! Последний раз тебе говорю!

— Ты, что же, мне угрожаешь?

— А хотя бы… Так и знай, через три дня у тебя начнутся неприятности. Я знаю, куда надо обратиться, — произносила паршивка, уходя, и так саданула дверью, что чуть стекла не вылетели в кабинете на кафедре.

— Ну, дрянь! Ты об этом еще пожалеешь, — в сердцах проговорила Жаннет.

Но жалея ее, потому до сих пор не стала доставать, решила с ней разойтись по — мирному. И вот сейчас пожалела, что смалодушничала, так как паршивка портила все ее планы. И потом, что она себе позволяет при посторонних? Тем более — после такого с ее стороны благородного шага в отношении этих прехорошеньких и осиротевших девочек.…Одной из них провинциалки, но красивой русской девки, а второй-мулатке, и, тоже ведь, очень красивой! Не удержалась, сиротство и девичья красота для нее большая слабость и вот она поддалась искушению и этих двух неудачниц приняла, сверх всех мест и набора.