Познать женщину
Шрифт:
Во всяком случае, ссоры прекратились.
Иоэль вовсе не был убежден, что обязан доверять словам жены, утверждавшей, будто той зимой в Метуле не появлялось никаких признаков «проблемы». Он без особого труда мог бы докопаться до истины и сделать это таким образом, что ни она, ни члены семейства Люблин не узнали бы о «расследовании»: профессия научила его, не оставляя следов, разматывать клубки посложнее, чем история пребывания Неты в Метуле. Но он предпочел ничего не расследовать, сказав себе: «Почему бы мне не поверить ей?»
И все-таки в одну из прекрасных ночей он спросил ее шепотом:
— У кого ты этому научилась? У любовника?
Иврия рассмеялась в темноте:
— Как
— Вовсе нет, — ответил Иоэль, — я бы вручил ему бутылку коньяка и букет цветов за преподанную тебе науку. Кто же он, вытащивший счастливый билет?
И вновь залилась Иврия своим хрустальным смехом, прежде чем ответить:
— С такой наблюдательностью ты многого достигнешь в жизни. — И он, поколебавшись мгновение, не сразу уловив насмешку, настороженно рассмеялся вместе с ней.
Вот так, без выяснений и бесед по душам, словно нечто само собой разумеющееся, были установлены новые правила. Воцарилось новое взаимопонимание. Никто из них не нарушал его — ни по ошибке, ни по случайной небрежности. Отныне никаких знахарей и им подобных. Отныне никаких претензий и обвинений. При условии, что о «проблеме» запрещено упоминать. Даже намеком.
Случается и случается. И все. Не произносим ни слова.
Эти правила соблюдала и Нета. Хотя никто ей ничего не говорил. И как бы решив воздать отцу должное, чувствуя, что новое согласие держится главным образом на его уступчивости и терпимости, она в то лето часто устраивалась в его объятиях, прильнув к нему и мурлыча, словно сытый котенок. Точила карандаши, которые он держал на своем письменном столе. Аккуратно складывала вчетверо его газету и оставляла возле кровати, когда он отсутствовал. Приносила ему стакан сока из холодильника, даже если он забывал попросить. Свои рисунки первоклассницы, свои фигурки из глины, сделанные на уроках творчества, она располагала на его столе — пусть подождут, пока он приедет. И в каждом уголке их дома, даже в туалете, даже среди его бритвенных принадлежностей она развесила посвященные ему рисунки нежных цикламенов, его любимых цветов. Если бы Иврия не противилась, он бы и дочь свою назвал Ракефет, что на иврите значит «цикламен». Но принял то, что предлагала Иврия.
Иврия в свою очередь одаривала его в постели неожиданными радостями, о которых он и помыслить не мог. Такого не было даже в самом начале, когда они только поженились. Он иногда бывал ошеломлен ее ненасытностью, сочетаемой с мягкой нежностью, ее щедростью, ее готовностью — она была словно настроенный музыкальный инструмент — предугадать любое его желание.
— Что я сделал, — спросил он ее однажды шепотом, — чем заслужил все это?
— Все просто, — прошептала Иврия, — любовники меня не удовлетворяют. Только ты.
А он и в самом деле едва ли не превзошел самого себя. Даря жгучее наслаждение, обнимая бьющееся в конвульсиях тело, чувствуя, как стучат, словно от холода, ее зубы, он наслаждался ее наслаждением больше, чем собственным. Порой Иоэлю казалось, что не мужское естество, а вся его сущность проникает в ее материнское лоно и нежится в нем. Ибо весь он был охвачен ею и содрогался в ней. Пока в каждой их ласке не исчезала грань между тем, кто ласкает, и тем, кого ласкают, и переставали они быть мужчиной и женщиной, занимающимися любовью, а становились единой плотью.
XV
Один из коллег по службе, имевший сразу два прозвища — Кокни и Акробат, человек грубоватый, но проницательный, в те дни как-то посоветовал Иоэлю быть осторожнее: мол, сразу видно, что у него интрижка
— С чего ты взял? — возразил Иоэль.
Акробат удивился: уверенность, с которой говорил Иоэль, известный своей правдивостью, вступала в явное противоречие с тем, что уловил его, Акробата, наметанный глаз. И он процедил с усмешкой:
— Ладно. На здоровье. Ведь ты у нас главный праведник. А в Книге Псалмов написано: «…не видел я праведника покинутого и семя его взыскующее…» — Тут он заменил последнее слово стиха на другое, похоже звучащее, но придающее фразе совсем иной, грязноватый, смысл.
Случалось, что в гостиничном номере при бледном свете неоновой лампы (он обязательно оставлял свет в ванной) Иоэль просыпался среди ночи, изнывая от страсти к жене, и шептал: «Приди ко мне». Пока однажды, впервые за все годы странствий и в нарушение всех правил, не удержался и позвонил ей в четыре утра из гостиницы в Найроби. И она — там, далеко, — была настороже, подняла трубку после первого же звонка. Не успев издать хотя бы звук, он услышал: «Иоэль, где ты?»
И он сказал ей слова, которые к утру выкинул из памяти, а когда, спустя четыре дня, по возвращении домой, она попыталась напомнить их, он наотрез отказался слушать.
Если он возвращался из поездок днем, они усаживали девочку перед новым телевизором и закрывались в спальне. Когда через часок они выходили, Нета уютно, словно котенок, устраивалась в его объятиях, и он рассказывал ей разные истории про медведей, одним из героев которых всегда был медведь по имени Замби, глупый, но очень трогательный.
Трижды, во время летних отпусков, оставив девочку в семействе Люблин в Метуле или у Лизы в Рехавии, они уезжали на неделю на Красное море, в Грецию, в Париж. Чего никогда не делали прежде, до того как появилась «проблема».
Но Иоэль знал, что все висит на волоске, и действительно, в начале следующей осени, когда Нета ходила во второй класс, однажды субботним утром она, потеряв сознание, упала на пол на кухне и очнулась в больнице только на следующий день, в полдень, после интенсивного врачебного вмешательства. Иврия нарушила правила игры, когда спустя десять дней обронила с улыбкой: «Из этой девочки еще выйдет великая актриса». Но Иоэль решил промолчать.
После того продолжительного приступа Иврия запретила Иоэлю прикасаться к девочке даже случайно. Поскольку он начисто игнорировал запрет, она спустилась вниз и взяла из багажника автомобиля спальный мешок, чтобы ночевать с девочкой в ее комнате. В конце концов он понял намек и предложил обмен: она и девочка могут спать на широкой кровати в спальне, а он перейдет в детскую. Так всем будет удобнее.
Зимой Иврия похудела, сев на строжайшую диету. Что-то жесткое и горькое примешалось к ее красоте. В волосах появилась седина. Она решила возобновить занятия на кафедре английской литературы — написать дипломную работу, чтобы получить вторую академическую степень.
Что до Иоэля, то он не раз мысленно представлял себе, как уезжает и не возвращается. Селится под вымышленным именем где-то далеко, скажем в канадском Ванкувере или австралийском Брисбене, и начинает новую жизнь. Открывает школу автовождения или инвестиционную контору, а то и просто приобретает хижину в лесу и живет себе в одиночестве, промышляя охотой и рыбалкой. Подобные мечты увлекали его в детстве и, надо же, вернулись вновь. Порой в фантазиях появлялась в его убежище эскимосская женщина — рабыня, молчаливая и покорная, как собака. В воображении возникали бурные ночи любовных утех перед пылающим в хижине очагом. Но очень скоро он стал изменять эскимосской любовнице с собственной женой.