Познать женщину
Шрифт:
— Ну, тогда не спи. Просто посиди здесь спокойно. Тебе не о чем беспокоиться. Хочешь почитать книжку?
Он вернулся в постель, лег и погасил свет, но в присутствии матери никак не мог заснуть, хотя даже дыхания ее не было слышно в наступившей полной тишине. Мерещилось, что она беззвучно бродит по комнате, заглядывает в книги и записи, роется в незапертом сейфе. Резким движением он вновь включил свет и увидел, что мать спит в кресле. Он протянул руку за книгой, что должна была лежать у изголовья, но вспомнил, что «Миссис Дэллоуэй» забыта в гостинице в Хельсинки, шерстяной шарф, купленный Иврией, потерян по дороге, в Вене, а очки для чтения остались на столе в гостиной. Поэтому он взял квадратные «докторские» очки без оправы и стал листать биографию покойного начальника генштаба Армии обороны
Если возникала чрезвычайная необходимость позвонить из-за границы, Патрон выступал в роли его брата. Однако Иоэль не нашел в своем сердце никакого братского чувства к этому холодному, как лезвие отточенного ножа, человеку, который ныне пытается — Иоэль только сейчас, посреди ночи, вдруг осознал это — расставить ему хитроумную ловушку, прикидываясь пожилым другом семьи…
Странно обострившийся инстинкт, как звучащий все громче набатный колокол, подсказывал: следует изменить планы и не являться в отдел завтра к десяти. На чем же его могут поймать, подставить подножку? На обещании, что дал он инженеру из Туниса, так и не сдержанном? На встрече с женщиной из Бангкока? На халатности, проявленной в отношении белесого калеки? И поскольку стало ясно, что нынешней ночью он уже не уснет, Иоэль решил посвятить ближайшие часы выработке той линии защиты, которая понадобится завтра. Когда, по обыкновению, он стал хладнокровно обдумывать пункт за пунктом, комнату вдруг заполнил храп спящей в кресле матери. Иоэль выключил свет и, укрывшись с головой, безуспешно пытался отрешиться от внешних помех и сконцентрироваться на «брате», на Бангкоке, на Хельсинки, пока не понял, что больше не сможет здесь оставаться. Он поднялся и, почувствовав, что стало прохладнее, снял с постели еще одно одеяло, укрыл им мать. Скользнул рукою по ее лбу и вышел в коридор, неся на спине матрац. Там он постоял, глядя по сторонам и соображая, куда же пойти, если не хочется идти к хищнику из семейства кошачьих, стоящему на полке в гостиной. И направился в комнату дочери. Там на полу разостлал он свой матрац, закутался в тонкое одеяло (единственное, не доставшееся матери) и моментально уснул — до самого утра.
Проснувшись, он взглянул на часы и сразу понял, что опоздал: газета уже брошена из окна автомобиля «сусита» прямо на бетонную дорожку, несмотря на записку с просьбой класть корреспонденцию в почтовый ящик. Поднимаясь, он услышал, как Нета пробормотала во сне тоном задиры: «А кто же нет?!» — и затихла. Иоэль вышел босиком в сад накормить кошку с котятами в сарае, поглядеть, как поживают фруктовые деревья, и понаблюдать немного за перелетными птицами. Около семи он вернулся в дом, позвонил Кранцу и попросил у него на время маленький «фиат». Прошелся по комнатам, будя своих женщин. К семичасовой сводке известий он уже был на кухне — готовил завтрак и косился в заголовки газет. Из-за газеты сводку слушал вполуха, а голос диктора помешал ему уловить, что же сообщалось в заголовках. Когда он наливал себе кофе, к нему присоединилась Авигайль. Выглядела она свежей, и пахло от нее как от русской крестьянки, проведшей ночь в стогу сена. Следом появилась его мать: лицо печальное, губы поджаты. В половине восьмого на кухню вошла Нета.
— Сегодня, — сказала она, — я и вправду опаздываю.
Иоэль ответил:
— Пей и поедем. Времени у меня до половины десятого. Вон едет караван — это Кранц с супругой гонят для меня «фиат», а наша машина останется тебе, Авигайль. — И стал собирать со стола посуду, мыть ее в раковине.
Нета пожала плечами и тихо заметила:
— По мне…
XXIV
— Мы уже пробовали предложить ей кого-нибудь другого, — сказал Акробат. — Но ничего не вышло. Она не готова дарить своей милостью никого, кроме тебя.
— В среду утром ты едешь, — заключил Учитель. Запах туалетной воды вился вокруг него, как аромат женских духов. — В пятницу вы встретитесь, а в воскресенье ночью ты уже вернешься домой.
— Минуточку, — осадил Иоэль, — вы слишком гоните коней…
Он встал и подошел к окну, единственному в узкой, вытянутой в длину комнате. В просвете между двумя высокими домами виднелось зеленовато-серое море. Гряда неподвижных облаков гнетуще нависла почти над самой водой — так начиналась осень. Около шести месяцев миновало с того дня, как он оставил эту комнату, чтобы более не возвращаться. В тот раз он пришел, в кабинет Патрона передать дела Акробату, попрощаться и сдать то, что хранил в сейфе все эти годы. Он все еще мог отказаться от своей отставки, и Патрон обратился к нему тогда с такими словами:
— В последний раз взываю к твоему уму и к твоему чувству. — И прибавил: — заглядывая из-за спины настоящего в будущее, насколько дано нам, можно сказать, что Иоэль (если решит продолжить работу) один из наиболее вероятных четырех кандидатов, лучшему из коих предстоит через два года сесть с южной стороны этого стола — вместо меня, когда сам я отправлюсь в Галилею, поселюсь в деревне вегетарианцев и предамся созерцанию и меланхолии.
В ответ Иоэль улыбнулся:
— Что поделаешь, видно, мой путь не пролегает через эту южную сторону.
Сейчас, стоя у окна, он заметил, что шторы совсем ветхие, а весь кабинет, похожий на монашескую келью, пропитан печальным духом едва уловимой запущенности и это резко контрастирует с исходящими от Патрона парфюмерными ароматами, его ухоженными ногтями. Комната была небольшой, плохо освещенной между двумя канцелярскими шкафами размещался черный письменный стол, а перед ним кофейный столик с тремя плетеными креслами. На стене висели репродукции с картин Рубина и Литвиновского — виды иерусалимских стен и города Цфата. На краю книжной полки, уставленной сводами законов и книгами о «Третьем Рейхе» на пяти языках, стояла голубая копилка Еврейского национального фонда. На ней была нарисована карта Палестины — от Дана на севере до Беер-Шевы на юге, без треугольника южного Негева. По этой карте, словно мушиные метины, были разбросаны пятнышки — земли, которые евреи успели за полную стоимость выкупить у арабов до 1947 года. «Принесем земле избавление» — призывала надпись на копилке.
Иоэль спросил себя: неужели и вправду было время, когда он стремился унаследовать этот серый, невзрачный кабинет? И возможно, пригласить сюда Иврию — под предлогом, что требуется совет относительно меблировки. Усадить за стол напротив себя и, подобно мальчишке, форсящему перед матерью, что всегда ошибалась в нем, не ценила как должно, преподнести сюрприз и посмотреть, как проглотит: вот из этого скромного кабинета он, Иоэль, отныне руководит секретной службой, самой совершенной в мире, как говорят. И возможно, Иврия спросила бы его — с нежной, всепрощающей улыбкой, вскинув опушенные длинными ресницами глаза, — в чем внутренний смысл его работы? И он скромно ответил бы: «Видишь ли, в конечном счете я всего лишь ночной сторож или кто-то в этом роде».
Акробат продолжил:
— Либо мы организуем ей встречу с тобой, либо она и говорить с нами не станет — так было заявлено она нашему связному. Оказывается, в предыдущее ваше свидание ты сумел покорить ее сердце. И еще она настаивает, чтобы и в этот раз контакт состоялся в Бангкоке.
— Прошло более трех лет … — начал Иоэль.
— Тысяча лет в очах твоих как день единый, — заключил Патрон.
Он был образованным человеком. Полноватый, редеющие волосы тщательно ухожены, ногти элегантно подточены. Лицо человека прямого и верного, но в равнодушных, несколько мутных глазах мелькало выражение вкрадчивой жестокости, жестокости разжиревшего кота.
— Я бы хотел, — тихо и раздумчиво попросил Иоэль, — узнать точно, чтО она вам сказала, дословно?
— Значит, так, — произнес Акробат, как будто не слышал вопроса. — Обнаружилось, что госпожа знает твое настоящее имя. У тебя случайно нет этому объяснения?
— Что тут объяснять? Видимо, я ей сказал.
Патрон, который до сих пор почти не участвовал в разговоре, надел очки, поднял своим столом, как острый осколок стекла, прямоугольную карточку-записку и прочитал по-английски с легким французским акцентом: