Позолоченная рыбка
Шрифт:
— А сейчас мы по-простому, по-семейному присядем. — Их провели в новый зал. Сколько же их здесь нарыто.
— Ну, здесь все свои. — Третье лицо огляделся с удовлетворением. К своим относились и Краюхин, и порученец, и, разумеется, новонагражденные. Остальные — свита, репортеры, телевизионщики — остались за дверью. — Большое дело своротили. По русскому обычаю… — Он хлебосольно повел рукой. Жаль, времени мало. Ну, вы потом продолжите, верно, Николай Захарович?
— Непременно продолжим. — Краюхин потер
— Чем богаты, как говорится. — Руководитель собственноручно резал хлеб, пахучий, ржаной. Сало, огурцы, лук уже лежали на блюде. — Мы по-русски, попростому. Я слышал, вам, космогаторам, нельзя, но вы уж уважьте старика. — Из запотевшего графина он разлил водку по маленьким пузатым стопочкам. — Во здравие…
Выпили все, лишь Дауге запнулся, и Юрковский подтолкнул Иоганыча, давай, мол.
Быков захрустел огурцом, руководитель одобрительно поглядел на него:
— Люблю таких, парень. В работе тоже, чай, не последний?
— Алексей Петрович проявил себя с наилучшей стороны, аттестовал Быкова Краюхин.
— Помню, как же. Значит, так. Начнем вот с тебя. Юрковский, да?
— Так точно. — Володька, не спросясь, налил себе вторую стопку. Лицо бледное, но улыбчивое. Переморгаем, Володька. Не то видели.
— Ну, Юрковский, о чем мечтаешь, чего не хватает для счастья?
— Я бы просил вас и в вашем лице правительство распорядиться о выделении средств для комплексного освоения Венеры, в частности — создать многопрофильный институт Венеры.
— Губа не дура. Ты кто, геолог?
— Так точно. — Но третью стопку не взял.
— Получишь институт геологии Венеры. Только учти, работать — кровь из носу! Нам много чего из Венеры получить нужно, много!
— Так точно. — А Володька дерзит, дерзит, шельмец. Нашел время.
— Ну а тебе? — Руководитель повернулся к Дауге.
— Семнадцать… Семнадцать городов… — почти прошептал Иоганыч.
— Что? Семнадцать городов? Эка ты хватил, братец. — Но тут Краюхин сказал ему что-то на ухо. — Больной, да? Ну ладно, поправляйся, поправляйся. Я не тороплю.
Быков заметил, как переглянулись Крутиков и Юрковский, переглянулись с облегчением.
— Ты выпей, выпей, Гриша, — поспешил со стопкой Юрковский.
— Во, молодец! Первое лекарство! А тебе чего?
— Спасибо, у меня, кажется, все есть… Не надо… — Миша покраснел, не то от выпитого, не то — просто.
— Все, говоришь? Дача, к примеру, на море есть?
— Нет, но…
— А дети, жена?
— Есть. — Быков заметил, как краснота сменилась бледностью — быстро, мгновенно.
— На Черном море дачу хочешь или на каком другом?
— На Черном, пожалуйста. — Миша теребил платок, не решаясь вытереть пот.
— Да ты не бойся, не бойся. Вдругорядь только не говори все есть: позавидуют и отберут. В Крыму будет дача. Отдыхай!
Руководитель посмотрел на Быкова, усмехнулся:
— Ты, наверное, и не понимаешь, с чего начать? Молодой, многое нужно, знаю. Сам таким был. Быков вытянулся, руки по швам.
— Разрешите обратиться!
— Давай, давай, на что созрел? Не продешеви… — Руководитель смотрел на него с интересом, но с интересом взрослого к ребенку, которому выбирать — пряник или петушка на палочке.
— Я хочу попросить повторно рассмотреть дело Олейникова Василия Михайловича, осужденного по указу от девятого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года… — Показалось ему или услышал, как ахнул Миша? Услышал — внутренним слухом.
— Рассмотреть дело? — Руководитель не удивился, только поскучнел. — Он тебе что?
— Я… понимаете… — Быкова сбило это «что». — Считаю своим долгом коммуниста.
Опять встрял Краюхин — на ухо, но внятно:
— Невеста — спецпереселенка. А тот — отец ее.
— А, невесты. — Руководитель ухватил крохотный кусочек сальца. — Бабье, бабье… — И пошел прочь, жуя на ходу. На пороге обернулся, бросил: — Добро, можешь жениться, парень. Не мешкай.
Пока они не сели в самолет, теперь краюхинский, никто не сказал ни слова, даже не смотрели друг на друга, и лишь в салоне, казавшемся после виденного донельзя простым, Юрковский перевел дух:
— Да, ребята, вы нынче того… Мало вам Голконды, черти, нашли где…
— Владимир Сергеевич, займитесь Дауге, — перебил его Краюхин. — А я распоряжусь. — Он скрылся в отсеке пилотов.
Иоганыч, бледный, молчаливый, сидел недвижно в кресле и, казалось, ничего не слышал, не замечал.
— Сейчас, Гришенька, сейчас. — Юрковский вытащил из кармана шприц-тюбик, содрал защитную пленку. — Сейчас… — Запахло эфиром, он вогнал иглу под кожу. — Потерпи, полегчает.
Самолет разбежался, но никто не замечал взлета.
— Ты поспи, поспи, — уговаривал Дауге Миша.
— Зачем мы вернулись? Семнадцать городов. — Он смотрел на Быкова, не узнавая. — Зачем…
— Ничего, Гришенька, ничего. Отдохнешь, поправишься, уговаривал его Юрковский. Дауге всхлипнул тихонько и умолк.
— Заснул. Два грамма, к вечеру очистится от седуксена. Вредно, но лучше, чем веревка на шею.
— Он все болеет? — Быков вглядывался в лицо Дауге, усталое, изможденное. Все мы тут не красавчики, но Иоганычу досталось больше других.
— Поправляется. — Юрковский поколдовал с креслом, и оно разложилось. Миша укрыл Дауге откуда-то взявшимся пледом.
— А что он насчет городов?
— Переживает. Считает, что без него города бы уцелели.
— Какие города?
— Те самые. Детройт, Филадельфия, Бостон, другие… Ну и Москва с Киевом.